А на одном из рекламных щитов Садового кольца какой-то смелый копирайтер подписался под репродукцией мастера: «Здесь могла быть Ваша реклама». Не думаю, что Дега нуждался в пиаре.
Саша тем временем исполнила несколько прыжков, кажется, спапдетеПз4. И Неля Петровна одобрительно закивала головой.
Подумать только, механическая Анитра—веянье наших дней. Я вдруг вспомнила, как в первый раз мы вместе учились надевать Саше балетные туфли. Скрестить ленты на лодыжке, обернуть вокруг, скрестить вновь, наложить спереди одну поверх другой, только не слишком высоко, ещё раз вокруг и завязать, не туго.
Саша шагнула и на секунду застыла ласточкой на одной ноге. Тюлевая юбка дрогнула. Волосы красиво разметались по её голым плечикам. Ещё совсем недавно я собирала её волосы в балетный пучок, следила за правильностью осанки, теперь она делает всё сама.
Ей почти восемь. А мне почти двадцать пять. И я устала. Эти постоянные увольнения с работы и мысли, что завтра мне нечем будет кормить Сашу. Кто-то сказал, что с филологическим образованием в нашей стране можно только мыть полы. Думается, это недалеко от истины.
Я сидела в зале среди родителей и учеников, смотрела, как Саша старательно выполняет разученное. За последние полгода у неё появилась пластичность, несмотря на детскую угловатость, она выглядела очень изящной. Неля Петровна, как всегда в своём тёмном балахоне, увлеклась и отстукивала такт ногой. Она кивала Саше одобрительно, мне кажется, Неля Петровна была ей тогда очень довольна, даже гордилась. Все вокруг смотрели, как Саша танцует, Григ затопил зал, время замерло. Я почувствовала, как по щекам тепло побежали слёзы. Наверное, добродетельные мамаши решили, что меня растрогало Сашино выступление. А я просто плакала за всё то время, когда плакать было нельзя.
Саша опять свела руки на уровне пояса. Последние аккорды затихли. Послышались аплодисменты, комиссия благосклонно переговаривалась.
Вдруг Сашу немного повело в сторону. Я поначалу подумала, что она просто оправляет юбку. Но когда Неля Петровна выскочила из-за стола (я даже не знала, что она умеет так быстро двигаться), а у Саши голова упала на грудь, и подкосились ноги, поняла, что это очередной приступ катаплексии. Неля Петровна успела подхватить, Сашка не ударилась головой. Зал оживился, запереживал, а мне стало очень страшно, я сидела на своём месте и не могла пошевелиться.
Вокруг Саши собрались люди, преподаватели встали со своих мест. Неля Петровна осторожно потрясла Сашку за плечо и дала ей немного воды.
XV
За выступление Саше поставили четыре с плюсом, полбалла сняли за «нечёткий финал». Неля Петровна попыталась объяснить, что «девочка не совсем здорова», но педагоги так и не согласились повысить оценку. «Мы готовим полноценные кадры, если ученица не в состоянии выдерживать нужные нагрузки, ей нечего делать в балете». Неля Петровна поздравила Сашу с хорошей отметкой.
Дома у Сашки сильно поднялась температура.
Я вышла на балкон, в соседнем доме из окна седьмого этажа валил чёрный дым, пахло гарью. Я подумала, что Саше очень плохо.
Чувство всегда умирает болезненно. Может быть, поэтому, когда Сашу увезли, я и не стала звонить ни Антону, ни Денису.
У меня внутри всё омертвело за те минуты, пока один из санитаров, матерясь по поводу узкого коридора, шёл впереди носилок, а второй ловко их поворачивал, следя за движениями коллеги. Происходящее мне почему-то показалось глупым, ненужным. Отчаянно захотелось плакать и смеяться одновременно. Врач скорой помощи что-то говорил про лекарства, которые нужно привезти к утру и шутил про «сто бед в одном дворе».
Я зачем-то спустилась за ними следом, «скорая» уже тарахтела мотором, водитель включил фары. В воздухе пахло гарью, снег ложился на потемневшие останки двора, чавкая под ногами, он мешался с сажей. И я подумала, что хорошо сделала, закутав Сашку с головой в верблюжье одеяло.
Санитары сноровисто втиснулись внутрь машины вместе с носилками, матерившийся хлопнул по плечу водителя, врач сел на переднее сидение, «скорая» медленно тронулась. Второй, молчаливый, начал закрывать дверцы. А я, опомнившись, схватила дверцу и машинально потянула на себя. Санитар резко крикнул: «Сдурела?». Но я, не отпуская холодную дверь, ускоряла шаг. «Коль, притормози,—сказал первый и со смешком добавил:—тут родительница спятила». Машина плавно замедлилась. — Можно мне тоже поехать?
— Мамаша, ну, куда? Видите же, места совсем нет,—с тем же смешком ответил первый.
Я упрямо стояла, держась за промёрзшую металлическую ручку.
— Вы ещё в халате,—угрюмо добавил второй.
— Я с краю. не буду мешать.
Они переглянулись, первый согласился:
— Только оденьтесь. Мы подождём.
Я отпустила дверцу, но как только повернулась спиной, автоматический замок щёлкнул и машина, заурчав, стала отъезжать.
— Подождите,—сказала я, не двигаясь с места.
— Тоже мне, мамаша, головой думать надо,—гаркнул смешливый.
И зачем-то запел на весь двор женским голосом «В Петербурге сегодня дожди». А второй, аккомпанируя на разных инструментах, подпевал ему на полтона ниже. Я стояла и смотрела, как «скорая» покачиваясь из стороны в сторону, словно Саша очень большая и тяжёлая, выезжает со двора под музыку. Только потом поняла, что водитель включил радио.
XVI
Бывают дни, предназначенные для подвигов, сдачи внаём квартир, возвращения долгов или других важных дел. В один из таких дней «для чего-то» можно сойти с ума, повеситься или влюбиться.
Я сижу на заснеженной автобусной остановке и вспоминаю тот день, когда умерла мать Антона.
Дворовые мальчишки жгли прошлогоднюю листву вместе со старыми газетами и сухими ветками за домами на пустыре. Земля потом зияла тлеющими пятнами, воздух долго пах костром.
Я помню эти картинки с детства. Только мы тогда обматывали палки целлофаном, делали факелы, и плясали у огня, как первобытные люди, а потом кто-то кричал: «Я охотник»—и все бежали врассыпную.
Было весело и тревожно мчаться с затухающей деревяшкой. Я всегда играла за пантеру, тогда почему-то казалось, что большой чёрной кошке живётся куда легче и безопасней, чем маленькой девочке. Я радостно забиралась куда-нибудь повыше. Но в 10 мама выходила во двор. Её привычное: «Майя, домой» звучало, как заклинание. «Ну, что ты за ребёнок такой, опять вся в ссадинах, испачкала новое платье»,— говорила она, пока мы поднимались в лифте на пятый этаж. Я до сих пор помню, как её тёплая рука уверено и нежно держала моё запястье, уставший голос корил за разболтанность, но очень ненастойчиво и слишком по-доброму.
Может быть, поэтому запах дыма в сумерках всё ещё будил воспоминания.
Престарелые соседки, как всегда в это время, устроились на лавке у подъезда. Они уже перебрали привычные темы: цены растут, внуки совсем отбились от рук, молодёжь стала распущенной: пьёт и ругается матом, но президент у нас—мужчина хоть куда, а вот пенсию повысить стоит... и скучно молчали. Я, поздоровалась, пошарила в сумочке в поисках ключей. Рыхлая, блеклая, совершенно седая старуха, повернулась ко мне в пол-оборота и громко сказала:
— Говорят, твой сосед мать свою порешил.
—Да. И собаку выпотрошил,—добавила я.
