ценностей. И сейчас, когда идешь по Пречистенке встречаешь дома, которые принадлежали Министерству дворцового управления. Там свой штат, свои должности И своя иерархия. Откуда-то надо было награждать людей за их подвиги. Откуда брать средства для наград? А награждали чем? Не только чинами, награды чинами, как тогда, так и сейчас, считали совершенно одинаково — украшение, и только. А настоящая награда — это не только чин, а то, что связано с этим чином, т. е. земля, крепостные души. У графа Бобринского (это граф, конечно, липовый, это один из незаконных детей Екатерины II) владения — это целое государство: свои фабрики, свои заводы, свои мельницы. Никто не мог управиться с этим хозяйством. Нужно было пригласить А.Т. Болотова, который был образцовый хозяин, чтобы он мог наладить коммерческую, хозяйственную жизнь в этом владении.
Но помимо вот этой экономической силы, должна еще быть интеллектуальная сила, т. е. образование. Это очень интересно. Целое сословие, духовное, должно было заниматься образованностью. Вы представляете, что это такое? Целое сословие, т. е. часть России, занимается тем, что образовывается. А ведь все это делалось как? Добро- вольно-принудительно. Есть священник, у него дети. 10- 12–15 человек. Противозачаточных средств тогда не знали. Куда девать их, армию всю? Для них существуют учебные заведения: школа, начальная школа, бурса, за ней идет семинария, а за семинарией — по способностям. Есть способности — из семинарии попадешь в Академию. Нет способностей — что делать, останешься простым попом, или дьяконом, или дьячком — еще хуже. А на что жить? Содержание-то грошовое, значит, надо жить на доброхотство — что даст приход, что дадут богомольцы. Семинария кормит, одевает, обувает, там все казенное, только учись, Ваня. Ваня учится. Но все люди грешные: учиться хорошо, а лениться еще лучше. Отсюда семинарский отсев. А куда его девать? Певцы, чтецы — их куда-то надо устроить. Если ничего не получается — один путь. Лоб забрить, в армию, там научат.
Мы видим, что создается целая армия интеллектуальных работников, как мы бы сейчас сказали. Так как люди, кончившие семинарию, мечтают стать независимыми и в то же время стать учеными, они пытаются поступить в Академию. Поступить в Академию — это не так просто. В Академию надо быть рекомендованным. А факты рекомендации какие? Во-первых, претендующий на положение студента Академии должен знать четыре языка: два древних и два новых. Во-вторых, он должен быть музыкально одаренным, т. е. он должен уметь петь, играть на каком-нибудь инструменте и сам должен сочинять мелодии. Это необходимое требование, без этого никто не будет разговаривать с человеком. Наконец, он должен обладать очень хорошими знаниями в области истории, истории литературы, истории искусства, т. е. здесь гуманитарная образованность академика, будущего академика, должна быть необыкновенно высока. Поэтому в Академию поступать было очень трудно, отбор был очень большой. И нет ничего удивительного, что из той массы людей, которые кончали семинарию и претендовали быть академиками, поступали буквально крохи. Лица, кончившие духовную Академию, пользовались многими преимуществами. Во-первых, по окончании Академии они могли быть преподавателями гимназий, во-вторых, будучи академиками, они могли поступить в Университет на второй курс историко-филологического факультета, без экзаменов, разумеется. В-третьих, академик мог работать в самых различных учреждениях — медицинского, филологического, исторического цикла. Вот такая армия интеллектуальных работников была подготовлена русским правительством до революции. Нет ничего удивительного, что многие лица, кончившие академию, не пожелали далее связывать свою судьбу с академией и церковью. Они пожелали быть свободными гражданами России. Тем более что они были нарасхват.
Академик, человек, кончивший академию, мог поступать I куда угодно, в любую канцелярию. И везде для него находилось место.
Я это говорю к чему? К тому, каковы были ученики I у Валерьяна Федоровича Переверзева. Они тоже были его учениками. Но дело в том, что к ним он относился очень скептически, я бы сказал. Он считал, что у них прежде всего не хватает философской широты взгляда, лингвистических знаний, языкового чутья, что все это только интуиция, а не наука. Вот почему среди учеников Переверзева очень мало лиц, кончивших Духовную академию. Академики считали, что он дилетант, что социология не та наука, которая может ответить на все вопросы. А во- просов было очень много. И на все надо было отвечать. Среди самых талантливых учеников Переверзева — Ульрих Рихардович Фохт. Это человек блестящего образования. Он не только полиглот, но он очень хороший лингвист. И не только очень хороший лингвист, но он очень хороший психолог. Мне пришлось слушать его выступление, заключение по кандидатской диссертации, посвященной роману Достоевского «Преступление и наказание». Я был поражен той глубиной анализа, который Фохт проделал, изучая эту диссертацию. Идея была какая? Ну хорошо, можно отрицать то, другое, третье. Но человек чем-то должен жить, внутренняя жизнь должна обогащать чело-века. Если у человека нет веры в силу собственного убеждения, то что все остальное? И вот когда мне запала эта мысль: если у человека нет этого внутреннего убеждения (то есть какого убеждения? Убеждения, что все существует по Высшему проявлению), то чем он живет? Ему нечем жить. Отсюда такое большое количество самоубийств, умопомешательств, отчаяния, духовная деградация общества. Вот трагедия людей, потерявших веру в собственную веру. И это говорит материалист, вульгарный социолог, как его называли. А большей, так сказать, интуитивности, большей проникновенности, большей человечности я не знаю. Это было поразительно. Когда кончился диспут,
я подошел к Ульриху (у меня с ним были очень хорошие отношения, он ко мне очень хорошо относился в отличие от Переверзева), я ему говорю: «Ульрих Рихардович, но как же так, вы же материалист!» Он посмотрел на меня и говорит: «Эх, Либан! Если бы все измерялось только одним словом! В науке слово не всегда обозначает то, что оно обозначает». Это мне запомнилось на всю жизнь — что Iслово не всегда обозначает то, что оно обозначает». Я ему стал что-то говорить про Марра. Он послушал, послушал, улыбнулся и сказал: «Ну хорошо, об этом в следующий раз». На этом наш разговор и кончился. Следующего раза не было.
<.. > Дела мои шли довольно успешно: я учился в аспирантуре ИФЛИ, сдал уже все экзамены, кроме французского языка. Моим научным руководителем не мог быть Переверзев, он в это время уже был в ссылке. Моим научным руководителем стал Д.Д. Благой. Я выразил Благому свой восторг по поводу того, что он мой научный руководитель. Это было время, когда я начал льстить людям. Беспардонно льстить. Благой принял это очень спокойно, рассудительно, красиво, сказав, что ему приятно слышать такой нелицеприятный отзыв от ученика. Но здесь надо сказать, что семинарские занятия, которые проводил Благой с аспирантами, были на редкость скучными, беспроблемными. Я там никак не мог себя проявить. А другие проявляли. Но проявляли главным образом путем рассуждений, разговоров. Методологии никакой не было. Вот отсутствие методологии, т. е. отсутствие системных взглядов, их очень здорово подкосило впоследствии.
Прошел пушкинский юбилей — с необыкновенной торжественностью. Потом много раз я спрашивал у людей, весьма авторитетных: «Как же так? Такой торжественный юбилей — в то время как война на носу». Мне отвечали: «Вот потому и нужно было торжество, чтобы заглушить страх перед войной». А то, что война на носу, это знали очень многие. Уже все готовились к эвакуации.
Все, кто заинтересован был в системе политического управления страной.
Войну встретили по-разному. Сотрудники ИФЛИ все еще демонстрировали свою военную мощь, хотя уже никакой военной мощи не было. Шли митинги. На нашей территории, конечно. Шли митинги в поддержку Советского Союза, в поддержку свободы, демократии в прочее. А с той стороны, со стороны Германии, шли не митинги, а самая серьезная военная подготовка. То есть готовился удар, мощный удар. И самое неприятное, конечно, что об этом знали у нас. И мы не были готовы к принятию этого удара. Молотов объявил о том, что Россия вступила в стадию войны и «война должна продолжиться годик-другой, мы не рассчитываем на долгую затяжную военную игру, мы знаем, что мы довольно мощная страна и что Германия не может нанести нам сокрушительного удара».
Положение делалось очень серьезным. Немцы стояли у ворот Кремля, образно говоря. Поэтому было приказано провести 7 ноября парад на Красной площади, затянуть небо, то есть сделать его непроницаемым для противника, и вывести все наши войска в торжественной форме. Не делая никаких заявлений. Когда это было сделано, на какое-то время наступило затишье, то есть страшное чувство — что же будет дальше? А дальше было все: массовый бросок немецких войск в сторону России. И пригороды Москвы все были оккупированы немцами. Немедленно были подтянуты сибирские войска в Москву, которые создали своеобразное укрытие, способное не допустить немцев до Москвы. А в это время в Москве шло торжественное заседание в метро на станции «Площадь Маяковского». Как будто ничего не происходило,
