Пятая голова Цербера

Я сказал:

— Это все голография.

Он снова улыбнулся.

— Я знаю. И многое другое я видел сегодня. Я собирался перечислить их все, по, наверное, только утомлю вас; удовлетворюсь тем, что скажу: это поразительное заведение — но вы это и без меня знаете.

Мой отец сказал:

— Всегда приятно слышать это еще раз.

— Мы готовы продолжить нашу прежнюю дискуссию?

Отец посмотрел на demimondaine, та поднялась, чмокнула Марша в щеку и удалилась. С мягким щелчком, подобным звуку сработавшего переключателя или треску старого стекла, дверь библиотеки затворилась за нею.

С тех пор я много раз думал о той девушке; какой я видел ее, когда она уходила: туфли на высоченных каблуках и гротескно длинные ноги, платье, открытое со спины, начинающееся на дюйм ниже копчика. Обнаженный ствол шеи; волосы, собранные кверху, перевитые лентами и крохотными огоньками. Когда она закрыла дверь, то положила, хотя и не могла этого знать, конец нашему с ней общему миру.

— Она дождется, пока вы выйдете, — сказал мой отец доктору Маршу.

— А если нет, я верю, что вы предоставите мне довольно других. — Зеленые глаза антрополога, казалось, засветились в огне ламп. — Но чем я сейчас могу вам помочь?

— Вы изучаете расы. Можно ли назвать группу внешне схожих мужчин, мыслящих схожим образом, расой?

— И женщин, — улыбнувшись, прибавил доктор Марш.

— Собираете ли вы, — продолжил мой отец, — на Сен-Круа материалы для исследований, которые увезете с собой на Землю?

— Разумеется, я собираю материал. Но вернусь я на родную планету или не вернусь — это дело десятое.

Должно быть, я слишком пристально посмотрел на него; он ответил мне улыбкой, сделавшейся, если это было возможно, еще снисходительней, чем прежде.

— Вы удивлены?

— Я всегда считал Землю центром научной мысли, — сказал я. — Я легко могу представить себе, как ученый на время покидает ее для полевых исследований, но…

— Но не в состоянии вообразить себе кого-то, оставшегося в поле? Вдумайтесь в мое положение. Вы не одиноки — к счастью для меня — в своем уважении к сединам и мудрости материнской планеты. Как специалист с земной подготовкой, я тут же получил предложение возглавить кафедру в вашем университете с почти любой зарплатой, какую мне заблагорассудится назвать, с обязательным академическим отпуском каждый второй год. А путешествие отсюда до Земли занимает двадцать лет ньютонова времени; субъективно для меня это отнимет всего шесть месяцев, конечно, но когда я вернусь, — если такое случится, моей эрудиции будет уже сорок лет. Нет, я боюсь, что вашей планете и впрямь не обойтись без новоявленного светила науки.

Мой отец сказал:

— Мне кажется, мы отклонились от темы.

Марш кивнул и продолжал:

— Нет, я как раз уже почти собрался сказать, что антрополог лучше прочих приспособлен чувствовать себя как дома в любой цивилизации — даже в такой странной, как эта семья, что сконструировала себя самое. Думаю, что могу назвать это семьей, так как здесь еще два ее постоянных представителя, кроме вас. Вы — ты — не возражаешь, если я буду обращаться к вам обоим в единственном числе?

Он посмотрел на меня, будто давая мне возможность возразить, но не дождался и повел речь дальше:

— Я говорю о твоем сыне Дэвиде — поскольку нельзя же всерьез считать его брата реальным соотношением Дэвида с твоей непрерывно продолжающейся личностью, — и женщине, которую ты зовешь тетушкой. В действительности она приходится дочерью твоему… э-э… раннему воплощению. Или более уместен термин версия?

— Вы пробуете подготовить меня к мысли, — сказал я, — что я есть клонированный дубликат моего отца, и полагаете, что я буду шокирован. Не буду. Я уже некоторое время подозревал что-то в этом роде.

— Отлично! — сказал отец. — Рад это слышать. Честно говоря, когда я был в твоем возрасте, аналогичное открытие так потрясло меня, что я явился в библиотеку моего отца — мы в ней сейчас сидим — и был твердо намерен его убить.

— И ты так поступил? — спросил Марш.

— Это не имеет значения, главное, что такое намерение у меня возникло. Я смею надеяться, что ваше присутствие здесь облегчит Номеру Пять осознание данного факта.

— Ты его так зовешь?

— Это просто условность. Его имя такое же, как мое.

— Это пятый по счету твой клон?

— Нет, не пятый. — Отец ссутулился, его высокие худые плечи, затянутые в шелк старого халата, поднялись высоко вверх, придав ему сходство с дикой птицей, которая, как я вспомнил с некоторым трудом из учебника по естествознанию, называется ястреб-перепелятник. Его старая обезьянка прыгнула на столик. — Скорее пятидесятый, если вам так уж необходимо знать это. Я их делал просто для тренировки. Вы, люди, никогда не пробовавшие это осуществить, считаете такую технологию очень простой, поскольку вас вводят в заблуждение псевдонаучные слухи об этом; но вы даже представить себе не можете, насколько тяжело подавить возникновение спонтанных различий. Каждый мой доминантный ген должен был остаться доминантным, но люди — это вам не гороховые стручки, и очень немногие явления подчиняются простым законам Менделя.

Марш спросил:

— Ты убивал неудачные клоны?

— Он их продавал, — ответил я. — Когда я был ребенком, то никак не мог понять, отчего Мистер Миллион так любит смотреть в лица рабов на рынке. Теперь я знаю. — Я нащупал в кармане футляр со скальпелем.

— Мистер Миллион, — сказал мой отец, — немного более сентиментален, а я просто не люблю выходить из дому. Вот видите, доктор? Ваше утверждение о том, что мы тут все одна личность, следует откорректировать. Между нами имеются несомненные отличия.

Доктор Марш собрался ответить, но я перебил его.

— Зачем ты это сделал? — спросил я. — С Дэвидом и со мной? И с тетей Жаннин тогда, много лет назад? Зачем тебе все это продолжать?

— О да! — сказал отец. — Мы задаем вопрос, чтобы задавать вопросы.

— Не понимаю.

— Я искал самопознания, или, если угодно, мы искали самопознания. Ты сейчас здесь благодаря тому, что я делал и делаю, а я — из-за того, что когда-то сделал индивид, предшествовавший мне, который, в свою очередь, сотворен тем человеком, чей разум сейчас воплощен в Мистере Миллионе. И один из вопросов, ответа на которые мы ищем, есть — почему мы ищем. И даже более того.

Он резко наклонился вперед, и маленькая обезьянка подняла белую мордочку и яркие тревожные глаза, чтобы взглянуть ему в лицо.

— Мы жаждем дознаться, почему терпим неудачи, почему другие возносятся к вершинам славы и меняются, а мы остаемся там, где и были.

Я подумал о яхте, про которую говорили мы с Федрией, и сказал:

— Я здесь не останусь.

Доктор Марш усмехнулся. Мой отец сказал: