— Ты что? — удивилась Света.
— Пока, — сказал он и сунул ей в руку томик Стругацких. — Читай. Я заметил, как ты пялилась… При встрече вернешь.
— Когда? — растерянно крикнула ему вслед Света.
— Я завтра в армию ухожу! — крикнул он уже издалека. — Вернусь — встретимся.
Они встретились через три с половиной года, в двухдневном доме отдыха, куда Света часто ездила на выходные со всей своей компанией. Компания была огромной, почти все, с кем когда-то знакомилась Нинка, постепенно становились друзьями Светы. Причем именно друзьями, хорошими друзьями, без всяких там романтических проблем. Свету это очень даже устраивало, потому что влюбиться в кого-нибудь из них ей не удалось, а хорошую компанию она любила. Со временем компания увеличилась до гигантских размеров. Совершенно не совместимых с небольшой родительской квартирой, и все они собирались летом чаще всего за городом, на природе, а зимой — в этом двухдневном зимнем доме отдыха, который был вовсе не домом, а бывшим пионерским лагерем. Здесь хорошо кормили, в пункте проката были вполне сносные лыжи, в клубе — бильярд, а вокруг — сосны, снег и тишина. И в любой момент от своей хорошей компании, от своих замечательных друзей, от их жен, невест и сестер Света могла смыться в какой-нибудь тихий уголок вроде медпункта, кухни или радиоузла. Или на дальней поляне в березовой рощице полепить из рыхлого снега какие-нибудь вычурные скульптуры. Была у нее такая слабость, которой она стеснялась, считая это детством. И в этот раз она полдня провела на любимой поляне, слепила спящую русалку, сидящего зверя — то ли рысь, то ли огромную кошку — и мадонну с младенцем на руках. Мадонной она долго с гордостью любовалась, с сожалением думая, что, кажется, опять обещали потепление, и все ее шедевры не доживут до следующих выходных. Потом она заметила, что промокла, замерзла, уже темнеет, и к тому же пора, наверное, идти встречать Зою — та обещала приехать электричкой в шесть-десять. Подходя к своему домику, Света заметила, что снег, весь день падавшей мелкой сонной пылью, повалил вдруг огромными сыроватыми хлопьями, будто его с неба лопатами сбрасывали. До электрички — пять километров, значит, по такой погоде она будет шлепать туда минимум часа полтора. Придется тогда пропустить ужин, надо только быстренько переодеться в сухое…
— И куда это ты собралась, золотце? — Насмешливый голос прозвучал, кажется, прямо у нее над ухом.
Она невольно шарахнулась в сторону, оступилась и шлепнулась в сугроб на обочине дороги.
— Горе мне с тобой, — сказал Сокол, наклоняясь над ней и легко выдергивая ее из сугроба.
— Ты откуда взялся? — спросила она, с некоторым недоверием вглядываясь в его лицо сквозь синюю темень и снежные хлопья.
— Из соседнего барака. — Он хмыкнул, выпустил ее из объятий и принялся стряхивать снег с ее шапки.
— Из какого барака? — машинально спросила она, уже поняв, что он живет в том же доме отдыха.
— Я еще утром приехал, на час раньше тебя… Слушай, а что это за толпа вокруг тебя вертится? Женихи, что ли?
— Нет, — сказала она. — Просто друзья.
— Да, я знаю. — Он опять хмыкнул и наконец отступил от нее. — У тебя жених в армии.
— Кто тебе сказал? — изумилась она.
— Да все говорят. Я спрашивал. Ну ладно, давай возвращаться. Смотри, метель какая… Что это тебя гулять понесло в такую погоду?
— Я не гулять, я подругу встречать. Она через пару часов приехать должна, — машинально сказала она, думая совсем о другом, — о том, что кто-то сказал ему о ее женихе, который якобы в армии.
— Она что, сумасшедшая? — удивился Сокол. — В такую погоду поедет?
Вообще-то Света была уверена, что Зоя достаточно сумасшедшая, чтобы поехать в Думчино в любую погоду, но сказала только:
— Я пообещала встретить.
Он вздохнул, шагнул к ней, обнял одной рукой за плечи, как давным-давно, в их первую встречу, и сказал:
— Ну ладно, пошли… камикадзе.
Они долго шли сквозь метель, и Сокол всю дорогу рассказывал ей о том, как по весне находят тела молодых и красивых девушек, которые ходят зимой по ночам по полям и лесам встречать сумасшедших подруг, которые и не собирались приезжать. А ей было не страшно. Ей было спокойно и уютно, будто она не сквозь метель навстречу ветру шла, а перед камином на медвежьей шкуре валялась. И дороги она почти не заметила.
Зоя, конечно, не приехала, чему Сокол вдруг очень обрадовался. Обратно они шли, подгоняемые ветром, и опять он болтал о чем-то несущественном. И опять она слушала его голос, не слишком вдумываясь в смысл слов.
— А там, в березах, ты это сама все слепила? — спросил он уже на веранде ее домика.
— Ты что, следил за мной? — удивилась она.
— Ну да, — невозмутимо подтвердил он. — За кем же еще тут следить?
С тех пор они встречались почти каждый день. А если по какой-то причине встретиться не могли. То звонили друг другу и говорили ни о чем. О чем попало. Обо всем. Сокол примкнул к ее компании, и очень скоро выяснилось, что это ее компания примкнула к нему. Его все любили. Просто обожали. Все ее друзья. Но особенно — их жены, невесты и сестры. И мамы тоже. И бабушки.
— Да, я бабник, — говорил он безмятежно по этому поводу. — А женщины любят бабников. Разве нет?
— Понятия не имею, — отвечала она легко. — Я почти ничего не знаю о женщинах.
И не думала об этом никогда. Потому что этот бабник никому, кажется, не отдавал предпочтения. Со всеми такой весь неотразимый, он почти каждый день встречался с ней. Правда, только встречался — и все. Они говорили, гуляли по городу, ходили в кафе, катались на лыжах или просто сидели в разных углах одного дивана и читали — каждый свою книгу. Он ни разу не сказал, что она ему небезразлична. Хотя бы. Даже ни разу не чмокнул ее в кончик носа, как тогда, в первую встречу. Она тем более ничего не говорила. Потому что, как сказал однажды один из ее друзей, у нее был только один недостаток, но зато огромный — гордость. И не просто гордость, а ГОРДОСТЬ. А это уже не просто недостаток, пусть даже и огромный. Это уже судьба.
И так продолжалось полтора года. Полтора года! С ума сойти.
Только однажды, провожая ее до дома после какой-то вечеринки у общих друзей, где они на двоих выпили бутылку шампанского — потому что остальные пили коньяк, — он схватил ее в охапку в темном подъезде, начал говорить что-то то ли сердитым, то ли тоскливым голосом, замолчал и вдруг принялся жадно и почти грубо целовать ее. Она ахнула от неожиданности и засмеялась от радости, а он подхватил ее на руки, посадил на высокий подоконник и прижался лицом к ее голым коленкам.
— Тебе когда-нибудь ноги целовали? — спросил он глухо, и она почувствовала его горячее дыхание на своих ногах.
— Нет, — сказала она. — Все еще впереди.
Он поднял голову, долго смотрел в ее лицо, отвернулся и сухо сказал:
— Ну да. У тебя жених в армии. А не много ли ты себе позволяешь, золотце? В ожидании жениха…
И ушел.
Она сидела на подоконнике и злилась. Сколько они знакомы, черт возьми? Ей что, самой ему объяснять про жениха и про армию?
Они не виделись несколько дней. И не звонили друг другу. Света вообще-то понимала, почему он не появляется. Гордый. Ну и что, она тоже гордая. Правда, не до такой степени, чтобы время от времени не заглянуть в ту беседку в заросшем парке на высоком берегу, не посидеть часок на его лавочке, на их лавочке… Никто же не узнает.
И в тот вечер она шла к их беседке. И услышала его голос. Он говорил, как всегда, мягко и очень тихо, и она могла бы убедить себя, что это вовсе не он сидит на их лавочке с какой-то девчонкой, если бы
