герой ковбойского фильма.
– Не испытывай уж слишком мое терпение, миленький Берти,- ласково сказала она и погрузилась в задумчивость.
– А знаешь, в чем, по-моему, тут корень зла,- проговорила она, когда очнулась.- В мамаше Троттер. Это от нее исходит идея несотрудничества. Почему-то она не желает, чтобы сделка между нами состоялась, и не велит ему вести переговоры. Это – единственное объяснение, которое приходит в голову. Тогда у Агаты он разговаривал так, как будто дело стало только за тем, чтобы договориться об условиях. А теперь юлит и увиливает, словно сверху наложили запрет. Когда ты угощал их ужином, как тебе показалось? Он у нее под каблуком?
– Еще как под каблуком! Плакал от восторга, если она ему улыбалась, и дрожал от страха, стоило ей нахмурить брови. Но почему она может быть против покупки «Будуара»?
– Не спрашивай. Совершеннейшая загадка.
– Вы не могли ее тут чем-нибудь разозлить?
– Нет, конечно. Я все время – сама любезность.
– И однако же – вот.
– Именно что вот, гори все огнем.
Я глубоко вздохнул, выражая сочувствие. У меня нежное сердце, оно болезненно сжимается при виде чужого горя, и теперь от горя доброй старушенции из-за преследующей ее неудачи оно так сжалось, словно на него высыпали груду кирпичей.
– Грустно,- пробормотал я.- А казалось, улыбается надежда на лучшее.
– Да, так казалось,- подтвердила тетя Далия.- Я была убеждена, что знаменитая Морхед и ее роман с продолжениями сделают свое дело.
– Может быть, конечно, он просто обдумывает.
– Может быть.
– Пока человек обдумывает, он, естественно, не говорит ни «да», ни «нет».
– И увиливает?
– Может и увиливать. А что же еще ему остается?
Мы бы еще долго так рассуждали, подвергая увиливание Троттера все более глубокому анализу, но в это-время открылась дверь, и в комнату заглянуло озабоченное лицо, обезображенное по сторонам короткими бачками, а в центре – очками в черепаховой оправе.
– Послушайте,- сказало лицо, страдальчески искривившись,- вы не видели Флоренс?
Тетя Далия ответила, что с обеда не имела такого удовольствия.
– Я думал, может быть, она с вами.
– Нет, она не со мной.
– А-а,- произнесло лицо, демонстрируя целую гамму чувств, и попятилось.
– Эй! – успела окликнуть его тетя Далия, когда оно уже почти совсем скрылось. Она встала, подошла к столу и взяла с него коричневый конверт.- Для нее только что пришла вот эта телеграмма. Отдайте, когда увидите ее. И раз уж вы здесь, познакомьтесь, это мой племянник Берти Вустер, краса и гордость Пиккадилли.
Я, конечно, не ожидал, что, узнав, кто я, он пустится танцевать по комнате на пуантах. Он и не пустился. Он задержал на мне укоризненный взгляд, более или менее такой же, каким таракан смотрит на кухарку, которая посыпает его порошком от насекомых.
– У меня была переписка с мистером Вустером,- холодно произнес он.- Мы также говорили с ним по телефону.
И удалился, до последнего мгновения не спустив с меня укоризненного взгляда. Можно было убедиться, что Горринджи не из забывчивых.
– Это был Перси,- пояснила тетя Далия. Я ответил, что догадался.
– Ты заметил, какое у него было выражение лица, когда он произнес имя Флоренс? Ну, просто умирающий гусь под дождем.
– А вы заметили,- со своей стороны, осведомился я,- какое у него было выражение лица, когда вы произнесли имя Берти Вустер? Ну, просто человек нашел дохлую мышь в кружке с пивом. Не особенно любезный господин. Не в моем вкусе.
– Еще бы. По-моему, на такого типа даже родная мать не могла бы смотреть без отвращения. А вот у мамаши Троттер, представь себе, он любимчик. Она в нем души не чает. Обожает его так же страстно, как ненавидит миссис Бленкинсоп, жену советника Бленкинсопа. Во время вашего совместного ужина она упоминала миссис Бленкинсоп?
– Несколько раз. А кто это?
– Ее соперница в борьбе за место королевы ливерпульского света.
– Неужели и в Ливерпуле борются за первенство в свете?
– Еще как. Троттер и Бленкинсоп идут, я слышала, ноздря в ноздрю. То одна вырывается на полноса вперед, то другая. Борьба не на жизнь, а на смерть, как раньше в Нью-Йорке боролись за превосходство четыреста богатейших семейств. Но зачем я тебе это рассказываю? Твое место сейчас в саду на закате, поймай Перси и взбодри его неприличными анекдотами. У тебя, надеюсь, имеются в запасе неприличные анекдоты?
– Да, пожалуй.
– Тогда двигай вперед. «Так ринемся в пролом еще раз, / Завалим стену мертвыми телами!» [
Ну, что ж. Когда тетя Далия приказывает двигать вперед, то встаешь и двигаешь, это, кто понимает, в ваших же интересах. Но из дома навстречу закату я вышел в довольно безрадостном настроении. Перси Горриндж произвел на меня впечатление человека, растормошить которого будет нелегко. В нем угадывалась такая же суровость и неумолимость, какую я заметил в Чеддеровом дяде Джозефе во время нашего краткого общения в полицейском суде на Винтон-стрит.
Так что я был, скорее, даже доволен, когда оказалось, что в саду на закате никакого Перси на наблюдается. Я не стал за ним гоняться, а просто принялся прохаживаться взад-вперед, вдыхая свежий воздух. Но успел вдохнуть его совсем немного, когда он вдруг появился из-за рододендрона и мы столкнулись чуть ли не нос к носу.
10
Если бы не бачки, я бы его, наверное, не узнал. Не прошло еще и десяти минут после того, как он просунул голову в дверь к тете Далии, но за этот краткий промежуток времени он совершенно переменился. Передо мной стоял не унылый гусь под дождем, как определила его тетя, а веселый, бойкий малый. Он высоко держал голову, жизнерадостно улыбался, и вообще чувствовалось, что этот человек с минуты на минуту пустится отбивать чечетку. Можно было подумать, что он насмотрелся на смешной фокус Фредди Уиджена с двумя пробками и веревочкой.
– Привет, привет, Вустер,- бодро воскликнул он, словно страсть как обрадовался встрече с Бертрамом.- Гуляете?
Я ответил, что да, гуляю, и он расплылся в улыбке, будто ничего умнее и замечательнее я не мог придумать. «Умница этот Вустер,- как бы говорил он.- Ходит гулять».
Затем последовала пауза, во время которой он глядел на меня с любовью и
