Они не разбежались, а остались на своих местах, жутко воя, их шерсть поднялась дыбом на загривках и вдоль спины, их длинные клыки щелкали и блестели; среди них я выбрал объект для атаки и бросился к нему. Один из псов прыгнул, чтобы встретить меня, но я схватил его за горло, зажал его тело между коленями и повернул его голову, пока не услышал, что его позвоночник хрустнул. Тут остальные трое бросились на меня, рыча и лая, но я не чувствовал страха. Одного за другим я хватал их своими могучими руками и, поднимая над головой, раскручивал и отшвыривал подальше. Двое из них опять набросились на меня, и этих я задушил голыми руками, брезгуя использовать нож для таких ничтожеств.
Тут я увидел человека, бегущего ко мне со стороны реки, и другого, бегущего от нашего дома. Первым был Джим, услышавший шум и крики девушки, а вторым — мой отец. Оба видели заключительную часть битвы, и ни один из них не мог поверить, что именно я, Джулиан, совершил подобное. Отец страшно гордился мною и Джим тоже; он всегда говорил, что, не имея собственных сыновей, он разделит эту радость с моим отцом.
Я повернулся к девушке, которая слезла с крыши и подошла поближе. Она двигалась с той же грациозностью, как и моя мать — правда, не совсем так. Она была одета в лохмотья калкаров. Приблизившись ко мне, она положила руку мне на плечо.
— Спасибо тебе! — сказала она. — Пусть Бог благословит тебя. Только очень храбрый и сильный мужчина может совершить то, что ты совершил.
И затем, внезапно я почувствовал себя не смелым, а очень слабым и трусливым, я потрогал лезвие ножа и посмотрел в пол. В это время заговорил отец, и его вмешательство помогло мне справиться со смущением.
— Кто ты? — спросил он. — И откуда ты пришла сюда? Странно встретить молодую женщину, бродящую по ночам в одиночестве; но еще более странно, что ты обращаешься к запрещенному божеству.
Тогда я не обратил внимания, что она произнесла Его имя, но когда отец сказал это, я не смог удержаться, чтобы не посмотреть по сторонам, не слышал ли кто-нибудь еще. Отец и Джим не представляли опасности из-за глубоких связей между семьями, которые лежали в отправлении тайных религиозных обрядов раз в неделю. После того чудовищного дня, который произошел до рождения моего отца — после того дня никто не смел упоминать это имя громче, чем шепотом, — когда все представители всех церквей до последнего человека были убиты по приказу Двадцати Четырех. И было объявлено: поклонение любому Богу в любой форме является государственным преступлением.
Какие-то безумцы в Вашингтоне, переполненные парами ужасного напитка, делавшего их больше животными, чем сотворившая их Природа, издали чудовищный приказ, что церковь собиралась узурпировать функции государства и что церковные деятели подбивали народ к неповиновению — я не сомневаюсь, что последнее было правдой. К сожалению, у них было не слишком много времени, чтобы воплотить свой божественный план в жизнь.
Мы отвели девушку в дом, и когда моя мать увидела, насколько та молода и прекрасна, она обняла ее, и дитя не выдержало и разрыдалось, прижавшись к матери, и какое-то время они не могли говорить. В свете свечи я обнаружил, что чужая девушка была необыкновенной красоты. Я сказал уже, что моя мать была самой красивой женщиной, какую я когда-либо видел, и это чистая правда; но девушка, появившаяся среди нас, тоже была совершенной красавицей.
Ей было не больше девятнадцати лет, изящно сложенная, но не хрупкая. Сила и жизненная энергия кипели в каждом ее движении, и в выражении ее лица чувствовалась сила и характер. Она была очень загоревшей, хотя ее кожа была очень нежной и чистой — поп сути дела, совершенной.
Ее одежда походила на мою — общая для всего нашего класса, не важно, для женщин или мужчин. Она была одета в тунику, штаны и ботинки как мать, Молли и все остальные; но было какое-то отличие. Я никогда не подозревал, насколько костюм может быть красивым. На ее лбу была широкая лента с пришитыми небольшими раковинами, которые образовывали узор. Это была ее единственная попытка как- то украсить себя; но даже это было достойно внимания в мире, где женщины старались быть более крепкими, чем красивыми — некоторые доходили даже до того, что уродовали лица у своих дочерей, и многие и многие убивали своих детей женского пола при рождении. Неудивительно, что старшие так редко улыбались и никогда не смеялись!
Когда девушка прекратила плакать на груди матери, отец возобновил свои расспросы; но мать попросила подождать до утра, потому что девушка очень устала, измучилась и нуждалась во сне. Затем возник вопрос, где она будет спать. Отец сказал, что он может спать в гостиной со мной, а мать и незнакомка будут в спальне. Джим предложил, чтобы они с девушкой отправились к нему, у него с Молли было три комнаты, как и у нас, и никто не занимает гостиную. И так и было решено, хотя я бы предпочел, чтобы она осталась у нас.
Сначала она не решалась идти, пока мать не сказала ей, что Джим и Молли хорошие, сердечные люди, и она будет с ними в безопасности, как со своими собственными отцом и матерью. При упоминании о родителях, на ее глазах появились слезы, и она импульсивно повернулась к моей матери и поцеловала ее, после чего заявила Джиму, что готова следовать за ним.
Она попрощалась со мной и снова поблагодарила меня, и я, наконец обретя дар речи, заявил, что отправлюсь с ними до дома Джима. Похоже, это еще больше успокоило ее, и мы отправились. Джим шел впереди, а я держался сзади, вместе с девушкой. По дороге я обнаружил одну очень странную вещь. Как-то отец показал мне кусок железа, который притягивал небольшие опилки железа. Он сказал, что это магнит.
Эта изящная незнакомая девушка конечно же не была куском железа, и я не был маленькими железными опилками; но тем не менее я не мог оторваться от нее. Я не мог объяснить, каким образом все это происходило, но как только я отдалялся от нее, меня снова притягивало к ней, и наши руки соприкасались. Однажды наши ладони соприкоснулись, и странная и очень приятная дрожь пронзила мое тело, дрожь, подобной которой я никогда не испытывал.
Мне всегда казалось, что дом Джима находился достаточно далеко — особенно когда я относил туда что-то, когда был мальчишкой; но в ту ночь путь показался мне слишком близким — в двух шагах от нас.
Молли услышала, как мы подходим и вышла к двери. Она забросала нас вопросами, но когда она увидела девушку и услышала часть нашей истории, то повернулась и прижала девушку к своей груди, точно так же, как и моя мать. Прежде чем они увели ее к себе, незнакомка повернулась и протянула мне руку.
— Спокойной ночи! — сказала она, — и снова благодарю тебя, и вновь пусть Бог наших Отцов благословит и охранит тебя.
И я услышал как Молли бормочет:
— Святые будут молиться!
Затем девушка повернулась, и дверь закрылась, а я направился домой, словно летя по воздуху.
4. Брат генерал Ор-тис
На следующий день я начал как всегда с развозки козьего молока. Нам было позволено торговать скоропортящимися продуктами во все дни, кроме рыночных; правда, от нас требовали строгой отчетности о подобных сделках. Я обычно оставлял Молли напоследок, потому что у Джима был глубокий холодный колодец, и я мог утолить жажду после утренней работы; но сегодня Молли получила свое молоко первой и даже раньше, — на полчаса раньше, чем я обычно начинал работу.
Когда я постучался, и она впустила меня, то сначала выглядела удивленной, но затем внезапно странное выражение появилось на ее лице — полунасмешка, полужалость. Она встала и отправилась на кухню за посудой для молока. Я видел, как она вытирает рукой уголок глаза, но тогда я еще не мог понять, почему.
Незнакомая девушка была в кухне, помогая хозяйке, и когда Молли сообщила ей, что я здесь, та вышла навстречу и поздоровалась со мной. Тогда я в первый раз хорошенько рассмотрел ее, ведь свет
