понесло Устаев - в два часа ночи? Поделом этому болвану.
Долго он будет лететь над полями.
- Силы небесные! Отныне никаких гостей.
- Будем коротать время наедине - ты да я, да еще... гм...
люстра.
- Не дождешься! Я так запрятала стремянку - вовек не
отыщешь.
- Вот лакудра! - не сдержался Баку.
В тот вечер, сидя у камина, он наполнил несколько чашек зеленого чая. Стоило ему выйти
из комнаты, чтобы ответить на сотовый телефон, как она
бросила в свою собственную чашку щепоть белого порошка.
- Какая гадость, - пробормотала она. - Банально до
неприличия. Зато расспросов не будет.
С этими словами она - для верности - добавила еще
чуть-чуть смертоносного зелья. Тут вернулся Баку, опустился
в кресло и взял со стола чашку. Повертев ее перед глазами, он
с ухмылкой перевел взгляд на Симону:
- Шалишь!
- Ты о чем? - с невинным видом спросила она.
В камине уютно потрескивай поленья. На полке тикали часы.
- Не возражаешь, дорогуша, если мы поменяемся чашками?
- Уж не думаешь ли ты, что я подсыпала тебе яду, пока
ты говорил по телефону?
- Слишком банально. Но не исключено.
- Ох уж, бдительность-подозрительность. Ну, будь
по-твоему. Меняемся.
На его лице отразилось удивление, однако чашки перешли из
рук в руки.
- Чтоб тебе пусто было, - буркнули они в один голос и
даже рассмеялись.
Каждый с загадочной улыбкой опорожнил свою чашку.
С видом беспредельного блаженства они поудобнее устроились
в креслах, обратив к огню призрачно-бледные лица, и
наслаждались ощущением тепла, которое разливалось по их тонким,
если не сказать, паучьим жилам. Баку распрямил ноги и
протянул пальцы к тлеющим углям.
- Ах, - выдохнул он. - Что может быть лучше доброго
зеленого чая!
Симона склонила красивую головку, пожевала ярко накрашенные
губы и начала клевать носом, то и дело исподволь поглядывая
на Баку.
- Жалко горничную, - вдруг прошептала она.
- Да уж, - так же тихо отозвался он. - Горничную жалко.
Огонь разгорелся с новой силой, и Симона, помолчав,
добавила:
- Устаева тоже жалко.
- Нет слов. - Он подремал. - Да и Ису, между прочим,
тоже.
- И тебя, Баку, - после паузы медленно выговорила она,
хитро сощурившись. - Как самочувствие?
- В сон клонит.
- Сильно?
- Угу. - Он остановил на ней взгляд совершенно ясных глаз.
- А ты, дорогуша, сама-то как?
- Спать хочется, - ответила она, смежив веки. Тут
оба встрепенулись. - К чему эти расспросы?
- В самом деле, - насторожился он. - К чему это?
- Видишь ли... - Она долго разглядывала стены дома - я полагаю, хотя до конца не уверена, что у тебя скоро откажут желудочно-кишечный тракт и центральная нервная система.
Он еще немного посидел с сонным видом, безмятежно
поглядывая на огонь в камине, прислушиваясь к тиканью часов.
- Отравила? - дремотно произнес он, и тут неведомая
сила подбросила его с кресла. - Что ты сказала? - Упавшая на
пол чашка разлетелась вдребезги.
Симона подалась вперед, словно прорицательница.
- У меня хватило ума подсыпать яду в свою же порцию -
я знала: ты захочешь поменяться рюмками, чтобы себя
обезопасить. Вот и поменялись! - Она захихикала дребезжащим
смешком.
Откинувшись на спинку кресла, он схватился обеими руками
за лицо, словно боясь, как бы глаза не вылезли из орбит. Потом
вдруг что-то вспомнил и разразился неудержимым взрывом хохота.
- В чем дело? - вскричала Симона. - Что смешного?
- Да то, - задохнулся он, кривя рот в жуткой ухмылке и
не сдерживая слез, - что я тоже подсыпал яду в свою собственную
рюмку! Искал удобного случая, чтобы с тобой поменяться!
- Боже! - Улыбка исчезла с ее лица. - Что за нелепость?
Почему мне это не пришло в голову?
- Да потому, что мы с тобой слишком умные! - Он снова
откинулся назад, сдавленно хохотнув.
- Какой позор, какое непотребство, надо же так оплошать,
о, как я себя ненавижу!
- Да ладно..., - проскрипел он. - Лучше вспомни, как
ты ненавидишь меня.
- Всем истерзанным сердцем и душой. А ты?
- Прощенья тебе не дам и на смертном одре, Симона,
божий одуванчик, дурнушка. Не поминай лихом, - добавил
он совсем слабо, откуда-то издалека.
- Если надеешься и от меня услышать 'не поминай лихом', то
ты просто рехнулся. - Ее голова бессильно свесилась набок,
глаза уже не открывались, она едва ворочала языком. - А
впрочем, чего уж там? Не поминай ли...
- Жить охота....
У нее вырвался последний вздох. Поленья в камине сгорели
дотла, и одно лишь тиканье часов тревожило ночную тишину.
На следующий день почтальон заметил, как с их калитки две белые чайки метнулись ввысь. Они кружили над крышей дома, ворковали, крякали, целовались.
- Двойное самоубийство, - решили все. - Их любовь была
