А он освобождает нас от ноши Удела, выпавшего на земле. Богиня в образе луны, Диана, Меня увидев спящим на холме, Ко мне в объятья — золото и нежность — Сошла в одну пылающую ночь. Я прикрывал свои земные веки И не хотел смотреть в ее лицо, Запятнанное тленными губами, Я пил медвяный аромат луны, Из дальних далей слыша свое имя. Прохлада щек, которых я искал, Глухие русла нежности и ночи, Касанье губ и трепет тетивы. Не помню, сколько длилось это счастье, Да и какие мерки подойдут Его корням, цветению и снегу? Меня обходят стороной. Ужасен Обычный смертный, избранный луной. Минуют годы. Но одна тревога Не покидает днем меня. А вдруг Та золотая буря на вершине Была не явью, а всего лишь сном? Я говорю себе: воспоминанье И сон — одно, но утешенья нет. Я одинокой тенью обегаю Земные тропы, но везде ищу В священном мраке первозданных таинств Дочь Зевса, безмятежную луну. После двадцати лет трудов и диковинных приключений Одиссей, сын Лаэрта, возвращается в Итаку. Вооружась стальным мечом и луком, он вершит положенное возмездие. Пораженная, испуганная Пенелопа не решается узнать чужеземца и, чтобы его испытать, прибегает к секрету, известному им и только им двоим: секрету их брачного ложа, которое не в силах сдвинуть никто из смертных, поскольку пошедшее на него оливковое дерево вросло корнями в землю. Так гласит история, рассказанная в двадцать третьей песни 'Одиссеи'.
Гомер понимал, что прямыми словами о мире не расскажешь. Понимали это и греки, чьим природным языком был миф. Рассказ о брачном ложе, оно же дерево, — своего рода метафора. Царица узнала, что незнакомец — царь, в ту же минуту, когда увидела себя в его глазах, когда почувствовала по его ласкам, что это ласки Одиссея.
Я проклял свой удел. Скупой судьбой Я награжден семнадцатым столетьем, Кастильской обыденщиной и пылью, Бесменным повтореньем, новым днем, Что снова обещает стать кануном, Советом брадобрея и попа, Растущим одиночеством и вздорной Племянницей, не знающею букв. Я в возрасте. Случайная страница Другие мне открыла времена Словами Амадиса и Урганды. Я продал земли и скупил тома Правдивейших рассказов о деяньях: Граале, что хранит Христову кровь, Истекшую для нашего спасенья, Бесценном истукане Магомета, Зубчатых стенах, стягах и клинках И вероломном чудо действе магов. Герои-рыцари, скача по свету, Отстаивали попранную честь И восстанавливали справедливость Ударом неподкупного меча. Бог захотел, чтобы его посланец Вернул ту доблесть нашим временам. Он снится мне. Я чувствую его В своем никчемном холостяцком теле, Не зная, как его зовут. Кихано, Я стану рыцарем. Своим же сном. Найдется в старом доме тарч из кожи, Клинок толедских мастеров, копье И книги, что направят эту руку. Направят руку? Своего лица Я век не знал и в зеркале не вижу. Скуднее праха, я всего лишь сон, Который ткет из снов своих и бдений Отец и брат мой, храбрый капитан, Сражавшийся в Лепанто и знакомый Слегка с латынью и чуть-чуть с арабским.. Чтоб видел я во сне того, другого, Чья память не изгладится теперь Из жизни поколений, умоляю: — Продли свой сон, сновидец мой и Бог.
