испытывает к Салли?
— Почему вы улыбаетесь?
Она посмотрела ему в глаза.
— Вы знаете, что стоите под омелой?
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Дункан глянул на проем ниши, затем снова на Брук.
— Везет же мне! Стою под омелой с мусорным мешком!
Брук не могла сдержаться. Она рассмеялась, громко, от души. Искушение становилось все сильнее. Но она ему не поддастся. Не поддастся! Тем не менее это не значит, что она не может повеселиться.
— Вы много пропустили сегодня. Интересное было зрелище.
— Здесь? — Он указал жестом на омелу. — Лидия пыталась поймать еще одну невинную жертву?
Брук стояла неподвижно, сжимая в руках статуэтку.
— Джеймс!
Его глаза удивленно округлились, и что-то сверкнуло в них.
— Лидия поймала Джея?..
— Не Лидия, — Брук покачала головой. — Салли!
— Поразительно. — Дункан наконец положил мешок на пол. — Старина Джеймс меня просто удивляет!
— Почему? Он так этого добивался! И Салли тоже! Упорнее, чем, наверное, добивалась я, — добавила она, тотчас же пожалев об этом признании.
Скрестив руки, он так и остался стоять под омелой, словно столь дерзкое пренебрежение традициями представляло собой вызов самому духу Рождества.
— Вы? А разве вы не всегда добиваетесь своего?
Брук не собиралась поддаваться на его колкости. Она снова погладила статуэтку.
— Мне не очень хорошо удаются публичные зрелища…
— Вы имеете в виду поцелуи под омелой?
Она кивнула.
— Чего я, однако, не понимаю, так это почему вас удивляет, что Джеймс поцеловал Салли.
— Он всегда был однолюбом, — пожал плечами Дункан.
— Ну и что? Почему Салли не может быть его единственной женщиной?
Он внимательно посмотрел на нее. Тусклый свет придавал его взгляду такую загадочность, что Брук захотелось сделать шаг назад, как ему — шаг вперед.
Он взглянул на пол, потом снова вверх, на омелу, пошевелил кулаками в карманах и сказал:
— А я думал, эта женщина — вы!
Брук знала, что он так думал, потому что так думал и сам Джеймс. До сегодняшнего вечера. А Дункану нужно знать правду. И ей надо, чтобы он знал правду.
— Мы с Джеймсом просто хорошие друзья, — сказала она. — У нас были свидания. Несколько раз. Но мы оба знали, что далеко наши отношения не зайдут. Ему нужна более энергичная женщина. Вроде Салли. А мне нужен…
Она осеклась, провела пальцем по статуэтке.
— Вам она нравится?
Услышав вопрос, Брук подняла глаза. Дункан смотрел на статуэтку. Она улыбнулась.
— Нравится? Она прекрасна! Это самый лучший второй день Рождества, о котором я могла только мечтать!
Он мгновение подумал, словно пытаясь что-то осмыслить.
— Это ведь было публичное зрелище! Когда вы нашли ее в носке.
— Все прошло не так уж и плохо. Вы же меня подготовили. Да и все вели себя доброжелательно. Есть другие вещи, которые куда труднее делать при людях.
— Например, целоваться!
Опять они к этому вернулись! Брук думала, ей будет неловко, но ничуть не бывало! Она обнаружила, что ей вовсе нетрудно поднять на него глаза.
— Да. Например, целоваться!
Глаза его потемнели.
— Или петь? — спросил он.
— Я не пою при людях!
— Вы поете одна. По утрам. В душе, — очень тихо произнес он.
— Вы это слышите? Как я пою?..
— Да. Я слышу, как вы поете.
Пытаясь казаться как можно более беззаботной, Брук повертела в пальцах фарфоровую статуэтку.
— Что тут необычного, если человек поет в душе?
— Я, например, не пою в душе, — ответил он. И, затаив дыхание после долгого вдоха, она заставила себя сказать:
— Я знаю.
— Я задавался этим вопросом: знаете ли вы…
Знаете что? Что они принимают душ каждый день фактически в одно и то же время? Она пригладила свои волосы.
— Разумеется. Трубы уже не новые. Я слышу, как течет вода, как скрипит пол…
Он сделал шаг вперед, задел ногой мешок. Звякнули бутылки, мешок свалился на бок.
У Дункана были широкие плечи, прекрасно сложенное тело и соблазнительные губы. Он вынул руки из карманов, придвинулся еще ближе, и Брук задрожала. Крошечные рождественские свечи тоненькими лучиками отражались в его глазах.
О, Господи! Она поднесла к груди сжатые кулаки и отступила к стене.
Он был выше, чем она думала, стройнее, чем она полагала, и гораздо сексуальнее, чем она могла себе представить… И он знал, что она поет в душе!
Сейчас она чувствовала его запах. Не воображаемый пар, не возникший в ее сознании аромат душистого мыла, а запах мужской кожи, разогретой возбуждением. Дункан поднял руки, слегка скользнул ладонями по ее волосам, пригладив их за уши, как часто делала она сама, — словно он наблюдал за ней и хорошо знал этот жест. Затем наклонился вперед и коснулся губами ее уха.
— Мне нравятся твои волосы! То, как ты до них дотрагиваешься. — Он вздохнул. — И мне нравится, как они пахнут!
От теплого дыхания, согревающего ей ухо, от его слов по всему ее телу пробежала мелкая дрожь. От возбуждения груди напряглись, колени ослабли, тело словно разрывалось на части. Она с трудом удержалась, чтобы не застонать, не сделать предательского вздоха, закрыла глаза и подняла подбородок.
Брук была так возбуждена, что он, захоти только, мог тут же овладеть ею.
Ее кожа горела под вязаным платьем и кружевными чулками, а мышцы ныли. Его тело соприкоснулось с ее телом; грудь слегка касалась ее груди; бедра прижались к ее бедрам; живот прижался к ее животу. Полностью.
Он тоже был возбужден.
Она взмахнула ресницами, взглянула в его глаза и увидела в них неприкрытую страсть. Его ладони ласкали ее плечи, большие пальцы прижались к ключице и к тому месту, где бьется пульс.
Он наслаждался. Она видела это по его глазам, по раздувшимся ноздрям. По дыханию, обдавшему теплом ее кожу, прежде чем его губы коснулись ее скулы, уха, скользнули ниже.
Он провел руками по ее рукам, губами спустился от уха к плечу.
