Натали Саррот
Вы слышите их?
Предисловие
Вы слышите их?
Внезапно он умолкает, подняв руку, вытянув указательный палец, прислушивается… Вы слышите их?.. Меланхолическое умиленье смягчает его черты… Им весело, а? Они пе скучают… Что вы хотите, возраст… И мы ведь, бывало, хохотали, как безумные… до упаду…
— Да, правда… Он ощущает, как и его губы тоже растягиваются, добродушная улыбка морщит щеки, так что рот кажется беззубым… сущая правда, мы были такими же… Много ли нужно, чтоб их рассмешить, не так ли?.. Да, им весело…
Оба прислушиваются, глядя вверх… Да, юный смех. Свежий. Беззаботный. Серебряный. Бубенчики. Капельки. Брызги. Легкие переливы. Щебет птенцов… Они вспархивают, отряхивают перышки… Стоило им остаться одним, они о нас забыли.
Да, светлый, прозрачный смех… Так по-детски, прелестно звучит смех сквозь двери гостиных, куда, отужинав, удалились дамы… Просторные светлые чехлы из набивного ситца. Душистый горошек в старинных вазах. В каминах алеют угли, пылают поленья… Звенит их невинный, задорный, чуть лукавый смех… Ямочки, розовые щечки, белокурые локончики, округлости, длинные муслиновые платья, белые кружева, английское шитье, муаровые пояса, цветы, приколотые к прическе, к блузке… Рассыпаются чистые звуки их хрустального смеха… Им весело… Вы слышите их?
Джентльмены, сидящие вокруг стола, выколачивают свои старые обкуренные трубки, посасывают бренди… Без мятежное детство, поколение за поколением, отложило здесь толщи покоя, наивной доверчивости. Они негромко, неспешно беседуют, на минуту умолкая, чтобы прислушаться…
Да, им весело, такой уж возраст, один бог знает, что может их рассмешить… пустяк, сущий пустяк, они сами пе могли бы сказать, что именно, для этого нужно так мало, любая глупость, какое-нибудь словечко, и вот они уже покатываются, не в силах остановиться, не зная удержу.
А ведь они устали… умаялись… позади долгий день, деревенский воздух, физическая нагрузка… Они подносят руку к голове, похлопывают ладонью по рту, подавляя неуместный зевок, встают по знаку, которым обменялись между собой… По едва приметному знаку… Нет, никакого знака… Да, был, ну и что? Уже подошло время, — не правда ли? — когда пристало и попрощаться… они подымаются к себе… Старый друг, по-соседски заглянувший поболтать после ужина, провожает их благодушным взглядом.
Теперь они одни, сидят друг против друга. Бутылки и бокалы на низком столике раздвинуты в стороны, чтобы дать место тяжелой зверюге из ноздреватого камня, которую друг осторожно перенес сюда с камина и поставил между ними. Его взгляд, его рука уважительно, нежно гладит ее бока, спину, тупую морду…
То, что от пее исходит, то, что источается, излучается, течет, проникает в них, впитывается ими, то, что их полнит, распирает, подымает… создает вокруг них некую пустоту, в которой они парят, которой отдаются… Этого не описать словами… Но им и ни к чему слова, они не хотят их, они знают, что главное — пе подпустить слово, не дать ему прикоснуться к этому, проследить, чтобы слова, тщательно отобранные, просеянные, слова приличные, скромные, держались на почтительном расстоянии: — Поистине, эта вещь у вас великолепна… Да, бывают такие случайные удачи, случайное везенье… Помнится, я был однажды по делам в Камбодже, и вот, в лавчонке старьевщика… сперва я подумал… а потом, представьте, приглядевшись поближе…
Теперь смех утих. Улеглись все-таки. Нельзя же болтать всю ночь… о чем? Мыслима ли подобная чепуха, подобная чушь?.. Но теперь все, они разошлись, заперлись каждый в своей спальне, наконец-то умолкли… больше ничего не слышно..* и сам воздух словно разрядился, возникло ощущение раскрепощенности, свободы, легкости… теперь оп, в свою очередь, протягивает руку и кладет ее на шероховатый камень… в ней, и правда, есть какая-то… весомость… Я рад, что и вы тоже… Есть люди, которые находят…
Ну вот, опять… потихоньку… легкими ударами… прерывистыми толчками… это пробивается сквозь закрытую дверь, это просачивается… Однако другой, сидящий напротив, продолжает спокойно говорить… Быть может, он уже не слышит? Или, быть может, для его слуха это нечто вроде жужжания мух, стрекота кузнечиков… Замерло… Снова… И вправду скажешь, что кто-то осторожно буравит…
Но здесь они защищены. Какие мощные машины понадобились бы, чтобы пробуравить, расколоть толстые стены, за которыми они укрылись с этой вещью, поставив ее между собой… Забавная зверюга, не правда ли? Его рука ощупывает контуры, оглаживает тяжелые каменные бока… Интересно, что это… может, пума, но… нет, она ни на что не похожа… Взгляните на эти лапы и на эти огромные уши в форме раковины… скорее всего какое-то мифическое животное… предмет культа…. никто так и не смог мне сказать…
Серебряный смех. Хрустальный смех. Не чересчур ли? Не слишком ли театрально? Нет, пожалуй… И все-таки, можно вроде бы различить… Да нет, вот негромкий взрыв, из тех, что неудержимы… О, замолчи, ты уморишь меня, я не могу больше, нас слышат… Взгляни только на него… ха-ха, нет, взгляни, вот потеха… Много ли им надо… Пустяк, меньше чем пустяк… глупость… ребячество…
Что может задеть и поколебать нас, таких крепких, так прочно и прямо стоящих на ногах… Нас, выросших среди душистого горошка, вазонов с геранью и бальзаминами, перкаля в цветочек и белого кретона, старых преданных служанок, кухарок с лицами, светящимися добротой, бабушек в кружевных чепцах, которые дают хлебнуть винца новорожденным цыпляткам…
Да нет, к чему душистый — горошек, цыплята, бабушки. Возьмите первого попавшегося человека, обыщите весь шар земной, даже среди самых беззащитных, самых одиноких, самых растревоженных, недоверчивых, дрожащих вам не найти никого, кто мог бы… кто мог бы или захотел?.. Мог или захотел?.. Не важно… кто мог бы или захотел истолковать этот смех… Но как бы он смог? Кто, не будучи подготовлен… кто, не будучи осведомлен, смог бы… когда старый друг со спокойной уверенностью приблизился к камину, протянул руку и погладил… кто смог бы уловить угрозу, опасность, набат, паническое бегство, призывы,
