И тут же схлопотал от отца по затылку.
– И это воспитание! – огорчился Димка. – Только с позиции силы! А если, когда я вырасту и стану сильнее тебя и ты будешь всякую ерунду молоть, как я сейчас, я тебе тоже буду затрещины давать…
Николай отложил вилку и посмотрел на сына. Раньше было достаточно этого строгого взгляда, но сейчас сын выдержал его. Молчание затянулось. Отцу надо было отвечать.
– Насколько этот вариант оптимальный, проверить сейчас невозможно. Но если бы я другие варианты искал, вы бы здесь, умники, не сидели и не рассуждали.
– Это почему же? – возразил Геннадий. – Ты бы женился на другой женщине. И все равно здесь бы сидели Геннадий и Дмитрий. Мать говорила, что имена нам ты давал.
– Я бы на другой женщине не женился. Я любил вашу мать.
– Ты сразу влюбился? – поинтересовался Димка.
– Сразу, – подтвердил Николай.
– А что же в ней было такого особенного? Ты передай мне свой опыт, чтобы я не ошибся, – попросил Геннадий.
– Отвечай, – посмеиваясь, потребовала Антонина.
Николай задумался. С возрастом он стал еще медлительнее.
– Ну, во-первых, Антонина была девушка видная, – и Николай показал округлость груди.
– Значит, главное, чтобы было спереди, – глубокомысленно заметил Димка. – А на то, что сзади, тоже надо обращать внимание?
Николай попытался дотянуться до Димки, но тот ловко увернулся.
– Все, все. Вопросов больше нет. Я спрашиваю у тебя совета, а получаю затрещины. Дискуссии не получается.
– Не время для дискуссий, – пришла на помощь Николаю Антонина. – Обсудим эту проблему вечером, а сейчас нам на работу.
Ярко светило солнце, стояла почти летняя погода. Антонина и Николай молча шли к строящемуся многоэтажному дому. Антонина первая прервала молчание:
– Сами разберутся.
– Разберутся, – согласился Николай. – Но нельзя же так: сегодня одна, завтра другая. Ольга мне понравилась.
– А мне показалось, что она хотела понравиться, – возразила Антонина.
– Это хорошо. Если хочет понравиться, значит, у нее серьезные намерения.
– Возможно. – Антонина не стала спорить, но поделилась своими сомнениями: – Оля иногородняя, живет в общежитии. Если бы они поженились, надо было бы им выделить отдельную комнату. Димке тоже. Значит, мы – в проходной.
– Не жлобись. Помнишь, как сама говорила: москвичи, мол, жлобы, только о своей прописке и думают. И ты такая же стала. Я ведь когда привел тебя в квартиру родителей, они же не возражали.
– Я тоже не буду возражать, если это будет большая любовь.
– А как ее определить – большая или маленькая?
– А это ты сам сыновьям должен объяснить, что такое большая любовь и как в ней не ошибиться.
– Объясню, – пообещал Николай. И весь день молчал, наверное, обдумывал предстоящий вечером разговор.
Антонина и сама вдруг задумалась: в любви ли они прожили с Николаем двадцать лет? Вроде бы в любви. Она ему ни разу не изменила, хотя и нравился ей один сантехник. Николай был не жадный, по праздникам покупал ей цветы, других подарков не делал, потому что деньгами распоряжалась она. Антонина знала, что у Николая была своя заначка, – он свертывал четвертной и хранил его в тренчике брюк, маленьком карманчике для часов. Хотя уже давно мужчины носили наручные часы, швейные фабрики все еще шили брюки с тренчиками, может быть специально, чтобы мужчинам было куда прятать деньги.
Антонина считала, что ей повезло: и муж хороший, и сыновья не хулиганы, и квартиру получили. Эти двадцать лет пролетели незаметно. Родился первый сын. Она год после родов не работала – мальчик часто болел, потом его каждый день надо было водить в детский сад. Когда Геннадий пошел в школу, решила родить второго ребенка – очень хотелось девочку, но опять родился сын. С Катериной и Людмилой виделась редко – жили в разных районах, встречались обычно летом у них на даче. Антонина чувствовала себя немного виноватой перед подругами: у нее все хорошо, а у них так и не сложилась жизнь. Людмила, правда, побывала замужем, но уже несколько лет, как развелась. Катерина так и не вышла замуж. Был ли кто-нибудь у нее, Антонина не знала – Катерина никогда не рассказывала о своей личной жизни.
В ближайшее воскресенье они договорились встретиться на даче. Девки, она по-прежнему называла их «девками», обещали приехать помочь. Антонина по красногородской привычке на дачном участке сажала картошку, уже в марте готовила рассаду для помидоров. Картошки им иногда на год хватало, помидоров и огурцов она закатывала до сорока трехлитровых банок, которые хранились в утепленном погребе. Они и зимой почти каждое воскресенье ездили на дачу. В их дачный поселок провели газ, Николай с сыновьями смонтировал газовый калорифер, водяное отопление, и как включишь – через два часа в доме уже тепло. Мальчишки уходили на лыжах, они с Николаем гуляли по лесу.
На стройке теперь установили репродуктор и весь день крутили магнитофонные записи. Иногда возникали споры: работницы старшего поколения хотели, чтобы было побольше песен, молодежь требовала рок. Антонина в споры не вмешивалась – дома привыкла к року. Она даже иногда пугалась: все у нее так хорошо – не было бы какой беды или болезни. Не дай бог, подумала она и в этот раз и приступила к работе.
Людмила встала с трудом, вчера за полночь засиделась с соседкой. Жила она после развода с Гуриным в однокомнатной квартире. Прожили они почти десять лет. Гурин играл в сборной Союза, дважды становился чемпионом Европы, один раз чемпионом мира. Пьянство и загулы ему прощали несколько раз, но после пьяной драки в Сокольниках отчислили. Некоторое время Гурин не работал, потом его снова взяли в «Динамо», но он пил все больше. Потом он играл в «Химике», но его оттеснили молодые, и он вынужден был уйти.
Людмила поняла, что их совместная жизнь вряд ли сложится, еще когда он проиграл на ипподроме деньги, отложенные на первый взнос за кооперативную квартиру. Она и мебель покупала, как эта мебель будет делиться в случае развода. Вместо спального и столового гарнитуров взяла два столовых и две тахты. Гурин вначале удивился, но она ему объяснила, что так лучше: когда они поменяют эту квартиру на трехкомнатную, придется прикупить самый минимум. Никто не мог упрекнуть Людмилу в том, что она не боролась с пьянством Гурина. Она показывала его и наркологам, и психотерапевтам, настояла, чтобы он поступил учиться в Институт физкультуры, но его отчислили после третьего курса. Когда она пришла к ректору, еще не решив, будет ли просить за Гурина или скандалить, ректор, огромный мужчина, бывший тяжелоатлет, выслушав ее, сказал:
– Мы дотянули его до третьего курса. Это уже незаконченное высшее образование. Он может преподавать в школе, может устроиться на тренерскую работу. Поверьте мне, это рядовой случай для нас. Редко кто из таких, как он, поступив, заканчивает институт. Специфика российского характера. Там, на Западе, играют до сорока. Берегут себя. Откладывают деньги. И уходят из спорта обычно богатыми людьми. У нас пропивают все, что зарабатывают, не думая, что придет день, когда и эти заработки, и поездки закончатся, некоторые, правда, уходят в тренеры, но для этого талант надо иметь. Другие преподают в школе физкультуру, боксеры устраиваются вышибалами в рестораны, трое хоккеистов, чемпионов мира, работают на Востряковском кладбище могильщиками, другие – грузчиками в магазинах.
Перед ней сидел грустный гигант и крутил в пальцах сигарету.
– Вы закуривайте, – предложила Людмила, думая, что он стесняется при ней закурить.
– Я не курю, – объяснил ректор. – Бросил десять лет назад. Этому меня один немец научил. Надо держать сигарету в руках, можно даже в рот взять, но не курить. У тебя всегда есть возможность закурить, но ты держись. Я выдержал, а привычка осталась. Вот и кручу в пальцах сигарету.
– А с пьянством никому не удается завязать? – поинтересовалась Людмила.
– Кому-то удается. От семьи многое зависит. У некоторых жен получается.
