Глава 1
Париж
Оглушительный звон прямо над ухом вырвал меня из спасительного забытья. Я рывком села в постели и со всего маху шарахнула по кнопке будильника, словно расправляясь с гигантским назойливым комаром. Проклятый механизм захлебнулся собственным визгом, и я снова рухнула на подушки. Сердце бешено колотилось, перед глазами плыли оранжевые круги. Я зажмурилась и осторожно перевернулась на бок. Каждое движение отдавалось в висках тяжелым гулом набатного колокола; казалось, все мое существо состоит из огромной головы, до краев заполненной тупой болью, стыдом и обидой. Я провела языком по пересохшим губам — безумно хотелось пить, противный привкус во рту определенно свидетельствовал о вчерашних излишествах.
Теперь все мои помыслы сосредоточились на кране в ванной. Он представлялся таким же прекрасным и далеким, как мираж, привидевшийся путнику, затерянному в самом центре пустыни Гоби. Преодолев нелегкий маршрут, я открыла дверь ванной и зажмурилась от яркого света. Неужели Люсиль так и не научится пользоваться выключателем? Вероятно, надежды нет — ведь сейчас ей уже шестнадцать! Впрочем, мне повезло хотя бы в одном — она явно уже убежала в школу, оставив без свидетелей одно из самых мерзких пробуждений в моей жизни.
Я протянула руку к хромированному источнику живительной влаги, и ее ледяная струя заставила меня на минуту забыть обо всем.
Я пила до тех пор, пока зубы не стало ломить от холода, потом намочила край полотенца и приложила его ко лбу. Лицо онемело, но вместе с тем притупилась и боль, терзавшая мою бедную голову.
Я подняла глаза — из зеркала, висевшего над раковиной, бессмысленно таращилось мало привлекательное сорокалетнее существо (смею надеяться, что до сих пор в свои тридцать пять я не тянула больше, чем на тридцать) со скорбно опущенными уголками бесцветного рта. Землисто-серый цвет лица выгодно оттенял черные круги под глазами, победно достигавшие подбородка. А может растеклась не смытая вчера вечером тушь? Я ухватилась за эту утешительную догадку, будто она могла разом разрешить все, навалившиеся на меня, проблемы.
На самом деле проблема была только одна, но ее вполне хватало для того, чтобы придти в полное отчаянье. То, что еще от меня осталось, присело на скользкий бортик ванны и тихонечко заскулило, спрятав лицо в сухой конец полотенца.
Весь вчерашний вечер (наш последний вечер с Симоном) прошел под знаком подготовки к будущему путешествию.
Вишневый «седан» Симона перевозил нас от одного магазина к другому, упорно преодолевая уличные заторы и покорно ожидая хозяина на с трудом найденном месте для парковки. Тем временем мы, а точнее — я, опустошали прилавки со спортивным инвентарем и косметикой, пляжными принадлежностями и одеждой для летнего отдыха.
Проторчав битый час в магазине для рыболовов и придирчиво изучив десятки спиннингов и удилищ (словно мы отправлялись на необитаемый остров, где нам предстояло месяц питаться только рыбой), Симон и пяти минут не мог выдержать примерки голубых джинсов, которые неимоверно трудно было подобрать на его очень высокий рост. Хождение по магазинам явно не доставляло ему удовольствия, как впрочем и мне. Но только не в этот раз! Голоса продавщиц, уговаривавших упиравшегося «месье» послушаться советов «мадам», находили в моем сердце сладостный отклик. Я позволила себе расслабиться и представить себя на месте жены Симона, делающей необходимые покупки в предвкушении принадлежащего ей по праву, неворованного летнего пляжного счастья.
Мы с Симоном были вместе уже три месяца, и я чувствовала, что начинаю слишком к нему привязываться. Это было опасно прежде всего для меня, и я всеми силами гнала от себя бесплодные мечты и ненужные мысли. Я заранее решила, что прощу ему все: телефонную ложь жене в своем присутствии, рассказы об успехах и шалостях нежно любимых детей (троих!) и стремление выскользнуть незамеченным из подъезда дома, где мы снимали квартиру для встреч два-три раза в неделю. Я вполне могла гордиться своим олимпийским спокойствием и абсолютной ненавязчивостью. В конце концов, мужчины и женщины общаются друг с другом, чтобы получать удовольствие, а его ничего не стоит испортить. Мне почти удавалось не думать о Симоне, когда мы были врозь, и спокойно ждать его телефонных звонков, не бросаясь со всех ног к дребезжащему аппарату.
Три недели вдвоем на берегу моря казались мне заслуженной наградой за образцовое поведение. Все складывалось более чем удачно — Симон, якобы, уезжал по делам фирмы, у меня начинался отпуск, а у моей дочери Люси — школьные каникулы, и ее уже ждала бабушка, живущая под Медоном.
Беготня по магазинам после беспокойного рабочего для так вымотала меня, что я едва дождалась окончания ужина в пригородном ресторане. Но проститься с Симоном, минуя традиционный финал наших совместных вечеров, было просто немыслимо. Если бы мы могли вместе вернуться к себе, к нам домой… Я безжалостно отогнала мечты, достойные шестнадцатилетней девочки (моей дочери!).
Стараясь казаться бодрой и полной сил, я едва дотащилась до широкой тахты, составлявшей почти единственный предмет обстановки нашей с Симоном однокомнатной квартирки. Я откинулась на подушки, прикрыв глаза (только бы не заснуть!). Симон неторопливо разделся и вытянулся рядом со мной. Я почувствовала его руку у себя на груди — она была нетороплива, но уверенна и настойчива. Это прикосновение снимало усталость, пробуждая к жизни совсем другие ощущения.
Никогда не удавалось вспомнить, как Симон меня раздевал. Это происходило само собой, как и все последующее. Все было так естественно, что мое сознание не могло выделить какие-то конкретные детали. Собственно, я и не пыталась этого делать. Что может быть глупее попытки препарировать счастье?
Потом мы лежали рядом и молча курили. У нас уже успели сложиться маленькие традиции, я знала: вот сейчас Симон повернет голову и попросит рассказать сказку, как лет десять назад меня о том же просила Люси. Но его побуждения были совершенно иными — песни и сказки интересовали Симона как фольклориста-руссиста. Я имела возможность ему помочь, будучи внучкой собственной бабушки, эмигрировавшей из России в 1.918 году. Все мое детство проходило под аккомпанемент печальных песен и порой жутковатых сказочек, услышанных ею в свою очередь от деревенской няни. Нас с Симоном и познакомили-то три месяца назад под предлогом его увлечения национальным фольклором. Он писал серьезное исследование, и я немного гордилась своей причастностью к его работе.
— Расскажи сказку, — Симон положил голову мне на плечо, и я заговорила, стараясь подражать неторопливой бабушкиной интонации.
— … Вот и сказке конец! — Я потянулась за пепельницей и смахнула со стула горшок с каким-то колючим растением.
Пришлось вылезти из постели и срочно заняться уборкой. Выметая землю и черепки, я увидела на полу микрофон. Подобный предмет был совершенно неуместен в этой комнате, я удивленно проследила глазами за шнуром, конец которого терялся где-то под тахтой. Любопытство заставило меня опуститься на колени и заглянуть туда, посветив зажигалкой.
Открытие совершенно ошеломило меня — черный шнур был вставлен в гнездо магнитофона. Я вытащила его и нажала на кнопку воспроизведения, предварительно отмотав пленку к началу.
Минут пять я ровным счетом ничего не могла разобрать — все заглушали шум и шорох неопределенного происхождения. Я сгорала от желания продемонстрировать Симону свою потрясающую находку, но поняла, что придется потерпеть — он вышел из комнаты и теперь засел в ванной, судя по шуму льющейся из крана воды.
Звуки на магнитной ленте стали несколько отчетливей. Я слышала тяжелое дыхание, какой-то скрип, вздохи и стоны. На минуту воцарилась полная тишина, которую вдруг прервал голос Симона. Он попросил передать ему сигареты, и чей-то противный хриплый голос (мой!) ответил ему банальной любезностью.
Потом из динамика полилась русская речь. Если бы я знала заранее, как манерно и претенциозно звучит мой голос! Щеки горели, кровь толчками билась в висках. Так вот зачем я ему нужна! Я представила согнутую спину Симона, проскользнувшего в дверь квартиры впереди меня, вопреки общепринятым правилам вежливости. Я всего на минуту замешкалась в дверях, снимая плащ и пристраивая его на
