Помоги мне

произвело на нее особого впечатления.

— Ну и что вы хотите?

— Ничего… вернее, понимаете, Николай… Владимирович писал стихи… у него осталась папка…

Произнося эту фразу, Алла почему-то испытала чувство ни с чем не сравнимого унижения и с опозданием пожалела, что вообще затеяла все это.

— Понимаю, — оборвала женщина, — вам нужна папка с его стихами. Надо же, какую романтическую натуру встретил Николай на старости лет! Ну да, конечно, родство душ и все такое! Куда мне, училке химии, до поэтов! А то, что он не работал много лет и жил на мою зарплату, этот ваш поэт, вы знаете? На гитаре бренчать, конечно, легче! А сколько получает учитель в средней школе, вам известно?

— Но… но он просто не мог найти работу по своей специальности, — возразила Алла, с досадой отметив, что ввязывается в бессмысленную дискуссию. — Потому он и уехал в Пакистан. Если бы…

Господи, да как они могли прожить вместе столько лет?! Это же обыкновенная выпускница педфака, отдававшего в те времена предпочтение абитуриентам из сельской местности! Она же неинтересна, как старые обои на стене! Несомненно, закончила вуз то ли на крепкую тройку, то ли на слабую четверку, да и то из-за зубрежки, а не за счет своих способностей! Так бы и гнила в деревенской школе, если бы Ник не перетащил ее в Минск. И что он нашел в ней? Вот уж действительно любовь зла!

Наверное, эти мысли ясно читались на ее лице, потому что Зданович смотрела на нее уже с нескрываемым отвращением.

— Тетя Наташа, пойдемте, — молодой человек потянул женщину за руку, неприветливо глядя на Аллу.

— Так что насчет?..

— В общем так: не дам я вам никаких стихов! — отрезала вдова.

— Но… ведь вам они не нужны.

— Не нужны. Но и вы ничего не получите!

Осуществив свою маленькую месть, Наталья Зданович гордо расправила плечи и, стряхнув руку племянника, зашагала по дорожке кладбища.

17

Когда повозка, наконец, остановилась, горизонт уже тронули первые лучи восходящего солнца.

Проснувшись от резкого толчка, Николай какое-то время не мог сообразить, где находится, и бессмысленно смотрел в светлеющее небо. Потом события предыдущего дня стали фрагментами возникать в его мозгу, как изображение на фотобумаге, брошенной в ванночку с проявителем: Мусса, выводящий его во двор, дымовые шашки, атака спецназа, бегство…

Зданович вытер рот грязной тряпкой, служившей ему платком, и вдруг обнаружил, что она потемнела. Кровь? Раньше этого не было. Он уже много дней чувствовал слабость, разбитость во всем теле, боль в груди… Но крови не было. У него начала идти горлом кровь, что это может значить? Что-то с легкими? Или с желудком? Или все вместе?

Он услышал невдалеке негромкий разговор. Схватился за борт повозки, приподнялся и увидел ветхие беспорядочно разбросанные домики у подножия перерезанных расщелинами и трещинами гор — еще более бедные и убогие, чем в той деревне, где их держали прежде. Распряженный осел щипал невдалеке клочки редкой высохшей травы. Где-то протяжно и низко замычал буйвол.

Мусса стоял в группе вооруженных бородачей, опоясанных патронташами и пулеметными лентами.

— Эй, русский, вставай! — голос пака, несмотря на бессонную ночь, был на удивление бодрым.

Николай сунул окровавленную тряпку за пазуху, осторожно перелез через борт и опустил ноги на каменистую землю. Колени дрожали, и он чувствовал, что стоит ему отпустить край повозки — ноги его подогнутся, и он упадет.

Паки насмешливо и с какой-то брезгливостью рассматривали его. Сволочи! Как ему не хотелось показать перед ними свою слабость! Один произнес что-то вполголоса, и все расхохотались.

— Он говорыт, хорошо, что сычас нэт ветра! — с издевкой перевел Мусса. — А то тебя унесло бы в горы!

Стиснув зубы, Зданович проглотил насмешку.

— Ну, поды суда! — повелительно прикрикнул пак, и Зданович, напрягшись, оторвался от повозки.

Сделал шаг, другой…

Земля предательски колыхалась перед глазами, словно он стоял на начинающих раскачиваться качелях. Третий шаг оказался последним: Николай покачнулся и, вскинув руки, словно хотел ухватиться за что-то, что удержало бы его от падения, рухнул на землю.

18

Ее мир, который она едва смогла склеить после той катастрофы, вновь дал трещину.

Примерно через три месяца после их встречи в кафе «Лилия» он объявил:

— Я уезжаю.

Она не спросила «куда?», она спросила «когда?». Она поняла, что он действительно уезжает, и уговорить его не удастся.

— Недели через три. Позвонил своему бывшему однокурснику в Москву, — глухо проговорил он. — Так, по старой памяти. Оказалось, он работает сейчас в «Гидромонтаже». От них там периодически ездят в загранку. Правда, страны не ахти какие — Азия, Ближний Восток, зато «бабки» очень даже неплохие. Мне здесь такие и не снились. Впрочем, — грустно усмехнулся он, — «бабки» мне не снятся уже много лет. Так вот: им нужен сейчас на новый проект плотины в Пакистане геолог и специалист по строительным материалам. Виза, авиабилет, проживание — все за счет фирмы.

— А ты не можешь?.. Ну, здесь, у нас?

— Не могу! — оборвал он. — И ты прекрасно знаешь, что никогда не смогу! Не с моей специальностью! Сколько лет уже болтаюсь, как дерьмо в проруби! Мартин Иден[7] хренов!

Ее глаза наполнились слезами. Он привлек ее к себе, погладил по волосам и уже мягче продолжал:

— Аллочка, это ненадолго. Всего полгода. Зато я смогу отдать Наталье все, что она тратила на меня в последние годы. И на учебу сына. Знаешь, на учительскую зарплату тоже особо не разживешься.

— Но там же — опасно?

Ник пожал плечами.

— В таких случаях обычно говорят, что и здесь кирпич может на голову свалиться. Глупо, конечно, но это правда. Там хоть за риск платят большие деньги.

И вдруг она задала тот самый вопрос, который хотела, но не решалась задать эти два последних месяца. Нет, не так: она не боялась задать вопрос, она боялась услышать отрицательный ответ. «Совсем как в старой песне Ободзинского, — подумалось ей, — «А я боюсь услышать «нет».

— Ник, а ты хотел бы переехать ко мне? Жить со мной? Всегда-всегда?

Это по-детски наивное «всегда-всегда» вырвалось у нее нечаянно. Как у юной потерявшей голову влюбленной девчонки.

— Хотел бы, но не могу.