Мы берегом миновали скалистые уступы верховий ключа, обрушились в русло. Вода не шибко бегучая, хоть и прошел ливень. Ниже узких скалистых уступов в русле ручья, начался обрывистый правый склон. Черный шлам, зовущийся золотоносными песками, как и рассказывал Леший, облизан дождем и омыт до дресвы. Еще ниже по ручью лежала опрокинутая «проходнушка» для промывки черного шлама, взятого из борта ключа. Крыловецкий прав: только начали хищники мыть золото и мы их согнали.
— Без золота они не ушли, иначе бы проходнушку не бросили. Кубов десять успели промыть, — оценил он промытую в грохоте породу. Грохот сколочен из досок мастерски. Низ воронки имеет прямоугольник величиной с развернутую школьную тетрадку. Нижнее отверстие грохота закрыто ситом из жести. Края жестянщик аккуратно завернул и прошил мелкими гвоздями.
— Здесь в песках 30 граммов на кубометр песка. Бешеное содержание! Промышленное золото 0 целых 3 десятых. На госдобыче. Куба четыре, судя по объему горки отмытой породы, они успели за прошлую ночь промыть. Вот и считай: 100 граммов золота взяли. По объему — 2 коробка спичек.
Давай и мы поработаем. У меня здесь лопата припрятана. Остальное, все необходимое для промывки имеется, — стал он закреплять проходнушку. Поставил на верхний сруб корыта грохот.
Я не любитель детективов. Никогда их не читал и не читаю. Но ситуация на ключе складывалась детективная, если представить: я — мою золото на проходнушке? Менты скрытно — по договоренности с начальством, снимают меня на видеокамеру! Позже — ко мне применяется «метод Жеглова». Спектральный анализ подтвердит, что подброшенное золото, найденное у меня в рюкзаке, именно с этого ручья. И минимум пять лет тюрьмы мне обеспечены. Будет мне тогда «офицерская честь». Менты за своих мстят. У «браконьера — следователя прокуратуры», родственники в Якутском Правительстве республики оказались.
«Неужели, заказ на меня?!».
Может, прав Егоров?
«Охота на волков — санитаров леса», — началась?
— Нет, мыть золото мы не будем. Оставь, Леший, все как есть. И уходим. Я этого золота, пока работал в геологии, в руках подержал. Однажды полный деревянный лоток старатели дали в руки — понять тяжесть: пятнадцать килограммов в лотке.
— Уговорил. Жрать хочется, чаю горячего. Рядом доброе зимовье есть, — Леший снял проходнушку и поволок ее по водному ручью. Грохот понес я.
От ручья зимовье не заметишь, если не знаешь о нем. Добрый охотничий домик из не шкурённых бревен. Крыша плоская, прикрытая травяным дёрном. Стены избушки с уличной стороны обвалованы дерном. В морозы не промерзают. Печка из толстого железа еще не старая, обсадной трубе сносу нет в качестве печной трубы. Нары у стены. Оконце в ширину бревна закрыто стеклом. Охотничье зимовье имеет хозяина, присматривалось.
Топор хранился за избой под стрехой крыши. Леший принес топор и в щепки разнёс обухом — на пеньке для колки дров, проходнушку из досок. Обухом топора развалил и деревянный грохот. Я молча наблюдал, с какой злостью он рушит старательский «хлеб», и радовался его «офицерской Чести».
Мы выспались в теплом зимовье и на другое утро вышли на берег Ольчана. Реку не узнать!
— К наледи мы тоже не выйдем. Река из долины, где мы спали в зимовье, впадает ниже ледника. В устье глубоко. Придется вплавь, — прикинул Леший.
Вышли к Ольчану мы по ручью Туристу. Машина на другом берегу далеко за болотистой марью. Воду выпучило и на марь. Куда не посмотришь, везде вода. Утро ясное выдалось, солнечное. Ольчан бешено несся океаном воды и угрожающе шумел. Сколько жил на Севере, реку вплавь не приходилось одолевать.
— В одежде поплывем, — прикинул Леший. — Портянки снимем и в рюкзаки сунем. Тяжко станет, сапоги не трудно нога ногой сбросить. Хорошо, у тебя ружья нет. Кобуру с наганом на ремне через грудь и под мышку закрепи.
Капитан Крыловецкий старше меня годами лет на пять. Ему уже далеко за сорок. На севере живет лет двадцать с гаком. Из них восемнадцать лет служит в милиции. Строптивый, не угодник чинам выше, оттого и в капитанах. Полковник Масленников моложе Лешего.
— Вода ледяная, — помыл он руки.
— А мы — как в омут! Пацанами, страшно было прыгать с вышки? Ничего, прыгали. Прыгнем и сейчас. Не раздумывай. Готов?
Леший бесстрашно ринулся в стремительный поток. Думать некогда. Я за ним. И сразу глубина. Нас несло среди коряг к острову. И минуты не прошло, мы уже выбрались на остров. Главное русло одолели. Протока за островом метров пять. Перемахнем. Осока высокая и примята зверем.
— Леший, кажется, на острове наша знакомая медведица, — закричал, перемогая шум реки. А Леший уже летел с конца острова во всю прыть. Махнул мне и сиганул в протоку. Я следом. Выбрались на марь и хохочем: медведица вышла к берегу острова, откуда мы сиганули в воду. И заревела, будто трубы судного дня это, а не звериный рев.
— Она там не одна была, — смеётся Леший. — Еще и двухлеток с ней. Траву медведи жрали.
Хохотали мы до истерики, пока брели по водной гари к машине.
В райотделе, когда я к нему по случаю зашел, капитан Крыловецкий примкнул дверь изнутри.
— Покажу тебе кое-что, — подмигнул. — Этих людей тебе надо знать в лицо. Встретишь в тайге — обходи стороной.
Крыловецкий подал мне из сейфа через стол обычный альбом с фотографиями.
— Секретная картотека хищников, — пояснил он. — Нельзя посторонним. Но твоя жизнь мне дороже всякой секретности.
Без спешки, внимательно я рассматривал лица людей на фотографиях. Молодые и пожилые, русские и нерусские лица. Были и увеличенные фотографии ингушских женщин.
— Мир тесен, братишка, — Леший покачивался с пятки на носок, сунув руки в карманы. Качаясь маятником, смотрел в зарешеченное окно. Долгое здание поселковой милиции просело до окон в землю от старости. В сороковых годах весь поселок Усть-Нера был лагерем. Здание это было Администрацией лагерей на Индигирке. И кого только не видали и не слышали эти стены последние полвека. Эти стены видели и помнили писателя Варлама Шаламова. Жутко стало от подобных мыслей. Вернул фотоальбом Крыловецкому в сейф.
— Выкидывают меня из органов, — мрачно ошарашил Леший меня. — До пенсии, суки, не дали дослужить.
Я понял все. Капитана Крыловецкого выкидывают из-за меня. Он сохранил честь русского офицера, не подставил меня. Детектив жизни. Никакой писатель не придумает сюжет и судьбу, которую мне кто-то готовил. И опять я вспомнил Ольчанский перевал; горящий коровник, когда я работал пожарником. Бог и на этот раз меня спасает.
Неделей позже я прилетел самолетом в Якутск, следуя на экзамены в Москву. Шел 1986-й год, я ехал в Москву поступать в Литературный институт третий год подряд. Оформил билеты и бесцельно бродил по второму этажу аэропорта. Свесившись на перила, рассматривал лица людей на первом этаже. Время тянулось. Рейс на Москву ночью. Обошел второй этаж по третьему кругу. Группа ингушей с женщинами и детьми разместилась на двух лавках у выхода на лестницу. Лицо ингуша показалось знакомым. Да, его видел в картотеке Лешего. У меня имелся телефон валютного отдела в Якутске. Майор Гмыза на удачу был на месте. Спать в это время надо, а он водку пьет на работе, отмечают звание: подполковника получил.
— Лошадь в аэропорту, — буркнул ему недовольно в телефонную трубку.
— Откуда про «лошадь» знаешь?
— Показывать не буду, — отрезал. — Сами ищите. По картотеке…
— Ты что, гэбэшник?
— Нет, я писатель. Ищите и найдете. В порту «лошадь». — Положил трубку.
За ингушами наблюдал до приезда подполковника Гмызы. Опера приехали в штатском.
Гмызу я знаю много лет. Крыловецкий в те годы участковым на прииске «Юбилейном» служил. Жена Гмызы работала геофизиком. Он в БХСС.
Гмыза к ингушам не пошел светиться.
— Они? — спросил. Меня он в первую очередь нашел в аэровокзале.
