Паровозик из Ромашкова

Я знала, где искать пропажу, но был очень хороший вечер, который мне совсем не хотелось разрушать… Мы с Пасхой мечтательно смотрели в небо.

— Ну наконец-то, — радостно сообщили сверху.

Потом снова воцарилось молчание, найденное водворялось на место, и далее наша руководительница победоносно закричала:

— А теперь — дискотека!!!

Громко заиграла музыка, в каждой комнате своя, и все начали танцевать.

С тех пор в хорошие, не занятые жизнью минуты я все время сожалею о том, что не спросила, зачем наша команда так покорно искала зеленые рабочие трусы. А еще, когда мною приобретается желанная, но совсем ненужная вещь, когда на меня обращает внимание одномоментно интересный, но второстепенный человек, когда я заканчиваю очередную бесплатную, но очень вежливую беседу, я всегда тихо, радостно и внятно говорю себе: «А теперь — дискотека!» Рядом с Кириллом ощущение дискотеки не покидало меня ни на секунду. Но я видела, а не пропускала через туман черный кафель, белый холодильник, огромный телевизор, который только что не желал мне доброго утра. Часть диогеновской души тихо посмеивалась во мне, я же сама, достойно поборов свинскую неблагодарность, молча и умильно улыбалась хозяину этого благосостояния.

Каждое утро моего нового сегодня я просыпалась раньше Кирилла для того, чтобы взглянуть в окно. Я боролась с деревом во дворе, которое тревожило меня. Оно отбрасывало тени на занавеску, оно пропускало первые солнечные лучи, оно угрюмо шелестело листвой, оно раскачивало ветками, оно отторгало от себя дождевые капли, и они, капли, бились о мое окно. Во Франции были точно такие же деревья, в Канаде тоже и в Италии. Везде. И по утрам они также тревожили бы меня. Я напряженно смотрела в окно и боролась за родину. Я продвигалась ближе к Кириллу и обнимала его за худые плечи, он сладко, прерывисто вздыхал и продолжал мерно посапывать. Рядом с ним мне становилось легче, тревога надолго отступала — Кирилл был патриотом. Я тихо погружалась в короткий утренний сон, а он вскакивал, чтобы сделать зарядку. Тридцать минут он придавал форму своему телу, из которого легко уже можно было выстругать Буратино. Потом, неизменно коснувшись сухими губами моих волос, он уходил на работу. А я сразу же открывала глаза и начинала мечтать. Долго, протяжно, сладострастно и ни о чем. Вскоре новые ценностные ориентации и будильник, заботливо поставленный Кириллом на десять часов, влекли меня на кухню. Отчасти смысл моей жизни заключался в приготовлении вкусной и здоровой пищи. На этой самой почве я начала полнеть и страдать от невнимания к моим кулинарным опусам. Однажды я приготовила курицу с грибами в сметанном соусе — жульен по-ресторанному, шашлык, пюре, салат из крабов, а Кирилл попросил сварить ему яйцо всмятку. Я тихо вздохнула и вежливо отправила пищу в унитаз. Потом сварила ему желанный продукт и пошла жаловаться Большой Подруге Маше. Маша сказала:

— Давай ты будешь зарабатывать большие деньги.

— Давай, — радостно согласилась я.

— Сейчас цыгане берут гувернанток своим детям. Это очень модно, — авторитетно-заискивающе провозгласила она. — Поехали.

— Поехали, — азартно согласилась я, раздумывая, как нужно обращаться к своим работодателям — «чавэле» или «ромалэ».

В такси, везущем нас по заснеженным улицам, Маша запретила мне у них есть, а то обзовут «злыднями», и велела собрать волосы в высокий пучок. Я порывалась остановиться у магазина и подкупить ткани на длинную цветастую юбку. Маша строго сказала мне:

— Как тебе не стыдно, это очень цивилизованные люди.

Цивилизованные люди жили в теремке из красного кирпича о трех этажах. Радушная хозяйка, красивая цыганка в костюме от фирмы «Барух», открыла нам дверь и, поджимая губы, произнесла:

— Здравствуйте, проходите.

Мои грязные заснеженные сапоги утонули в цветастом персидском ковре, и я поспешила их снять. Хозяйка жеманно повела плечами и промолвила со скрытой насмешкой:

— Паска моя, разуваться не надо. Проходите у залу.

«У зале» висели хрустальная люстра, сводная сестра люстры Большого театра, и пара лепных амурчиков пострафаэлевского периода, у окна стоял белый рояль с двенадцатью золотыми подсвечниками, из всех стен, стенок и горок залы блестел хрусталь, а посреди комнаты расположились журнальный стол из малахита и кожаный диван, в который я вжалась под изучающим взглядом хозяйки.

— Нравится? — с гордостью спросила она.

— Это эклектика, — неуверенно ответила я и нащупала образ из детства: шкатулка с цветными пуговицами, стеклярусом, клипсами из бисера и двумя голубиными и одним павлиньим пером, которую я тщательно прятала, показывала только избранным и называла заветным словом «богатство». В детстве я обязательно подружилась бы с этой красивой цыганкой и поменяла бы перо и пару драгоценных камушков на одного лепного амурчика. Богатство. Такое недостижимое тогда, оно было надо, подо и предо мной.

— Да, она, только на ней играть некому, — вздохнула цыганка и снова пристально посмотрела на меня.

— Я не умею.

— Ну и ладно, — улыбнулась она и крикнула властно: — Таня, неси закуски.

Из всего разнообразия еды я запомнила арбуз и отсутствие яйца всмятку.

— Ну, давайте за знакомство. Меня зовут Рада, — сказала хозяйка и, стыдливо оглядываясь на дверь, осушила бокал «Дом Периньон». Увидев мой истекающий слюной взгляд, Рада вздохнула:

— Ешьте, ешьте, Гришка весь сарай ими неделю назад завалил, я так уже и видеть их не могу.

Маша толкнула меня ногой.

— Спасибо, — сказала я, — у меня как раз зимняя арбузная диета.

Маша сделала круглые глаза. А я с удовольствием принялась за сочную, предусмотрительно лишенную семечек и кожуры мякоть. Рада оперлась на густо усаженную бриллиантами округлую руку и сказала:

— Ну, хватит набалакиваться. Ты, смотрю, у роти разуесся, так що уси чорты в носи сидеть будут. Сколько ж ты хочешь, паска?

— Триста долларов, по-моему, будет достаточно, — быстро сориентировалась Маша.

— Ну? — Рада пристально посмотрела мне в глаза.

— А чему я должна учить ваших детей? — спросила я.

— А ничему, просто я хочу, чтоб у меня была гувернантка. Домработница Танька уже есть, кухарка, приходящая, правда, а гувернантки — нет.

— А садовник есть? — заинтересовалась я.

— Так Гришка ж, — задумчиво протянула Рада.

— Ну и что, зато как романтично и ни у кого нет, — разулыбалась я.

— От такая и ты, не девочка, а жеребец, я смотрю. И работать у меня не будешь. Так то я сразу догадалась. И садовника мне советуешь. А не боюсь я Гришку и возьму. А? От такая ты, я смотрю. Вольная, не бедная. Бедная — не вольная, — Рада причитала и смотрела на меня со странной смесью злобы, любопытства и добродушия.

Маша усердно набивала мне на ноге синяки. А я молчала и любила Раду за колорит, которого мне самой всегда недоставало.

— Еще арбуза хочешь? — вдруг хитро спросила она.

— Ага, — честно ответила я и воровато посмотрела на Машу, которая уже не хотела принимать участие в моей судьбе и сосредоточенно изучала лепку на потолке.

— Та не смотри ты на нее и не бойся. А если надо, я тебе и туалет покажу. У нас там ремонт — ахнешь. Танька, — вдруг заголосила Рада, — неси еще арбуза и водки.

После двух рюмок за «здоровьичко» я набралась душевной щедрости и сказала:

— Рада, эклектика — это смешение стилей, а не название твоего рояля.

— Как говоришь, — она озадаченно взглянула на меня, — подожди, я сейчас запишу. Нет, ты мне запиши.

Пока я записывала, она с уважением разглядывала меня и наконец изрекла:

— Молодец, умная ты.