'Ну, так, что слышно, а, Петрович?' — он называл меня этим странным русским прозвищем, прилепившемся ко мне еще в детстве, я даже не помню, почему, — Что слышно-то?' — 'Я знаю, что слышно?.. — ответил я устало, — Вроде, так, нормально...' — 'Нормально...' — хмыкнул он и впился зубами в наполненную сочной шуармой питу[6]. Прожевав, спросил: 'Сборную смотрел?' — 'Минут двадцать. Йогев в истерике был.' — 'Так, вы у него сидели?' — 'Да... Алекс, Сергей, я.' 'Уалла[7], вся мафия!' — одобрительно рявкнул Шимон и снова впился в шуарму. Потом спросил: 'А что там с Сергеем-то?' — 'Да, как сказать,.. — неуверенно протянул я, — Он... приходит в себя, знаешь...' — 'Я слыхал, это круто было! Прямо в лобовое стекло!' — 'Да... Он сказал, что видел его глаза, когда тот стрелял...' Шимон, с набитым ртом, сочувственно покачал головой. 'Смотри, что- то не то там происходит, Шимон... Все эти операции... Нас посылают взрываться на минах — считай, на верную смерть! И все, чтобы только выглядеть паиньками в глазах американцев!' — горечь, переполнявшая меня, вырвалась наружу. Шимон проглотил остатки шуармы, прополоскал горло колой из банки и по- восточному коварно, как он это умел, промурлыкал: 'А что бы ты хотел? Вломить им с воздуха, а? Может, напалм, как в Афганистане?!' Я молчал, и он продолжил убежденно: 'Я знаю, это то, что ты думаешь. Потому что это у вас в крови, у всех...' 'У нас у всех? Кто это 'мы все'?' — не понял я. 'Русские, брат. Вы все — орава чокнутых славян. Вам и Бог по фонарю!' Я непонимающе смотрел на него, пока он шумно пил колу из банки. 'Бог вам по фонарю! И это всегда так было, еще с черт знает каких времен. Я знаю, я читал. Когда пришли к одному из первых русских князей христиане, послы папы римского, и сказали ему, давай, типа, обращайся, Бог там и все дела... Знаешь, что он им, этот князь, ответил?!' — 'Афлало, в натуре, ты на игле что-ли опять? Что, теперь христиане?!' — оборвал его хозяин заведения, слушавший наш разговор издалека. Шимон, пропустив мимо ушей его замечание, продолжал: 'И знаешь, что он им ответил? Выхватил из ножен меч, сунул им в морду и сказал: 'Вот мой бог!' Буквально так!' — 'Короче, вставил им...' — пробормотал хозяин и отвернулся, чтобы приготовить еще одну порцию фалафеля[8] .
Я знал, о каком случае рассказывал Шимон — речь шла о князе Романе. Но мне было все еще непонятно, куда мой приятель клонит. Была у Шимона привычка: ошарашить собеседника чем-нибудь этаким и тут же все подытожить и сделать неожиданный убийственный вывод. Людям незатейливым, как Цион (хозяин заведения) подобный прием мог нанести психический ущерб. Сам-то я привык...
'Да вот, смотри, случай. Паренек один, Василием звали... Конченый с рождения. Короче, он мне рассказывал, как еще в Москве он и одна подружка выпили маленько по-русски и стали играть, кто кого сильнее уделает... Ну, ударит, короче.' 'Ударит?' — спросил я с удивленной улыбкой. 'Ну, да! — воодушевленно продолжал Шимон, — Буквально так — кто кого сильнее ударит! Ну, барышня начала первой и не очень-то, я понял, его достала. Он паренек крупный был — натуральный бычина. Ну и, короче, его очередь, он слегка так приложился — подружка жестко приземлилась головой на трубу — труба была там — и лежит не дышит'. Я снова непонимающе взглянул на Шимона: к чему это все? А Афлало нес с тем же жаром: 'Василий прибалдел — девка-то не вавакает! Короче, выволок ее к дороге, тормознул тачку — водила взял их без вопросов — и повез к одному кенту. А у того кента дома ребята гуляют.' Афлало прервался, чтобы промочить горло добрым глотком колы. 'И вот Василий вваливается с этой телкой на руках, толкает кенту про все это дело, ну, и того... мол, давай положим ее в тихом месте, чтоб очухалась. Мужик врубился с лету. Василий оставил ее в темной комнате на койке и пошел на кухню воды принести. А гости-то уже не по одной подняли, прикидываешь, и один вваливается туда, бросает кости на койку, лапой шарит и — ё-о-о! — ты понял, нога... еще нога... медленно просекает, что это, натурально, телка... На ловца, короче, и зверь... Уалла! Прижал ее!..' 'Ну, хорош, Афлало!' — резкий гортанный голос хозяина вырвался из чадящего горящим маслом недра лавчонки. Но это ли могло остановить моего вдохновенного Шимона?! 'Короче, паренек тот ее прижал и, короче, он уже.. все дела... А эта забазлала, как коза! Ё-о-о!... Василий вваливается, врубает свет, ну, и... Не отмороженный же он — чё к чему просёк: кобелек уже вскарабкался. Василий — у него дела такие на раз! — пузырь, что кобелёк с собой имел, в клешню и тому — по кумполу. Фотографию он ему, гадом буду, попортил! А та опять, понял, отрубилась.'
'Ну, и что за мораль-то сей басни?' — спросил я его, утомленный и — что греха таить — раздраженный его 'басней'. 'Мораль сей басни, браток? Ну как... Он с ней, как говорят, под венец. Короче, поп и пахан Василия все устроили.' — 'Да, к чему ты это все?!' — 'К чему? Да, к тому, что паренек и евреем-то не был: мамаша русская, а пахан, хоть и родился евреем, мало того, что крещеный, еще и в церкви работал. Ну, там попу помогал, я знаю...' Я продолжал сидеть, с тупым непониманием уставившись на Афлало, пока тот не спеша высасывал остатки колы из банки. Потом он рыгнул так, что содрогнулся весь видавший виды марокканский курмыш, и 'теория жизни' возымела продолжение: 'В России, ты знаешь, было не сахар, и они пошли ва-банк — пахан-то, как ни крути, еврей. Поначалу обосновались в Хайфе, туда-сюда — на жратву хватало... Ну, натурально, Василия забрали. Он командир мой был... Зашибись был командир.' Шимон на мгновение умолк, как бы переводя дыхание и собираясь с мыслями, и уставил странно отсутствующий взгляд в пол. 'Я помню... Сидели в одной дыре на территориях — он и я. Где кто — поди пойми. Стреляют — конец всему, носа не высунуть. И, ты понял... Чё-то въехало в меня... 'Да ты же вообще не еврей, — ору, — Какого ты тут делаешь? Ты чё, грязнее говна не мог найти?!' Он головой мотнул устало так и в меня вот так прямо уставился, и, ты понял, смотрит на меня так.... Глаза такие...' Шимон замолчал и взглянул на меня отчаянно и зло. ' Вот... Вот как, гадом буду, у тебя сейчас... Глаза такие... И... И лепит мне: 'Здесь, Шимон, мы все вонючие жиды.' Не, натурально, так сказал...' Шимон снова опустил взгляд. 'Через два дня схлопотал очередь в грудь.' — 'Ну и?..' — спросил я безнадежно. Шимон отрицательно мотнул головой, и привычная, как каждый... который?! — раз, боль провела когтистой лапой по чему-то чувствительному внутри меня и исчезла бесследно. Бесследно?.. Вот только этой повести не хватало мне для полного счастья.
'И... Петрович, .. Я не знаю... Здесь все, ты понял, такие... Это я — вонючий марокканец, а они... Такие крутые... Типа, верующие, чистопородные... А... А как же они позволяют умирать за эту их — святую страну таким 'инородцам', как Василий! Чё ты думаешь.?..' — 'Да-а...' — прожевал я что-то в ответ. 'Да, . — поддержал меня Шимон и, обратившись к висевшему над прилавком телевизору, возгласил, — На следующей неделе вставим Саудовской Аравии.' — 'Что?' — спросил я его, уж окончательно выбитый из колеи. 'Ну, чемпионат мира... Порвем их, я тебе отвечаю!' 'На сколько ты споришь?' — хищно вскинулся Цион. 'Иди ты... И так уж я забашлял тебе, как никто. А других, я понимаю, нет.' И мы с Шимоном, глядя друг другу в глаза, заржали, как ненормальные. И я поймал себя на том, что бессмысленный этот смех освобождает меня от душащих объятий отчаяния.
Поболтали. Мобильник ожил в моем кармане: 'Вижу тебя с балкона, сладкий!' Я поднял голову, и глазам моим предстал этот трогательный образ в махровом халате. Он маячил — далеко, но вполне реально — передо мной на одном из балконов — уж я-то знал, каком! — близлежащего жилого массива. Я перезвонил: 'Через минуту — у тебя.' И расставшись с дорогим сердцу моему Шимоном, пересек улицу.
Мгновенье спустя звонок разбудил тишину за притихшею дверью. Она — в халате махровом — ну, в точности, как в моем сне, — навстречу мне вышла и в меня устремила тот взгляд... Как кот тот... Ты помнишь, читатель... Втащился я внутрь, и, улегшись на плоскости мягкой дивана, забылся... и объятья и губы ее... Короче, ты лишний, читатель, а я.... С усталостью этой проклятой простился. Пока...
1 имена футболистов.
