повозку еще пяток пистолей и ручниц, собрал роги с порохом и берендейки с зарядцами. Залез сам. Стегнул вожжами запряженных коней, сказал: «Но», и впал в ненадолго в забытье, где был он словно камень, ничего не чувствуя, ни о чем не мысля.
Повозка проехала несколько черкасских дозоров. Заднепровские воины, предаваясь бражничеству и распутству, словно не замечали залитого кровью человека в европейском платье. Реже стало жилье — если за дома считать обгоревшие бревна и печные трубы. Максим направлял повозку к Никольским воротам, чтобы переехать через Золотуху в Нижний Посад. Там все уже подчистую выгорело и вряд ли встретится много воровского сброда — не собаки ж они, чтоб на пепелище бродить. Однако у Никольских ворот через Золотуху переправлялась гайдуцкая сотня и Максим свернул на Зосимовскую улицу. А там к ним привязалась пара пьяных черкасов.
— Стій, дядько, підвези.
— Слышь ты, занято, — спешно отозвался Иеремия, — на товарище своем катайся.
— Стій, дядько, — уперся черкас, глядя неморгающим и красным от отблеска пожарищ глазом.
— Да ты ж не знаешь, куда я еду.
Максим попытался вытолкнуть прущего в повозку черкаса, но тот держался за грядку крепко:
— Уб'ю, дядько. Я тут вже двадцять моськальськіх голів розколов як шкаралупи.[33]
— Не хвались едучи на рать, а хвались едучи срати.
Наступив на руку черкаса, сжимающую чекан, Максим перенял оружие и одним ударом пробил вору темя. Мертвец отпал от повозки, но другой черкас возопил истошно: «На допомогу, братики. Зрада![34]». Отовсюду к повозке хлынуло множество воров — в свете факелов и пожарищ видны были выпученные лишенные разума глаза и раззявленные залитые пеной рты.
Максим рассек мечом голову крикуна до самой глазницы и хлестнул вожжами лошадей. За повозкой сразу увязалось бегом десяток черкасов. Несколько опустились на колено, чтобы палить из ручниц. Трое вскочило на коней. Этих Максим убил первыми, передав вожжи Иеремии.
Но изо всех переулков выскакивали пешие и конные черкасы, коих было уже не менее дюжины. Максим резко развернул повозку, выстрелил из двухствольного карабина, свалив сотника в высокой шапке, и велел детям под покровом дыма порохового бежать к пролому в ближнем заборе. Рассыпав зарядцы по постилке повозки, ссыпал на нее огненное зелье из пороховых рогов. Опосле поджег там, где получилась из пороха дорожка узкая, и выскочил на ходу, несколько раз перекувыркнувшись через голову. Лошади понеслись во весь опор навстречу толпе воров.
Зелье пороховое взорвалось в повозке, когда лошади почти домчались до черкасов. Пристяжные пали, иссеченные вражеским свинцом, но горящая повозка — колеса, оглобли, грядки, доски, днища полетели через их трупы, сокрушая врагов огнем и ударом.
В дыму какой-то всадник еще налетел на Максима, целя пикой, но тот уже перемахнул через забор. Конь ударился о частокол, перебросив через него черкаса, тут Максим и перерезал ему горло.
5
Дети сами окликнули его из ракитника, а спрятались так, что мышку проще найти.
И Максим решил, это место неплохое, чтобы досидеть оставшийся час до рассвета. А при первых рассветных лучах зазвучали голоса из соседнего двора. Мирные голоса.
Хоть половина построек на этом дворе была попорчена пожаром, однако огонь был потушен вовремя и до горниц вообще не добрался. Лишь кое-где тлели отметенные к ограде угольки. Несмотря на сохранность хоромов, хозяин-купец собирался в дорогу, прочь из разоренного города. Во дворе стояло несколько возков и телег, на которые молодцы спешно укладывали скарб. Пятеро немцев охраняли степенного человека, получив свою мзду и надеясь получить еще в месте прибытия.
Максим пробрался поближе и неожиданно вырос перед хозяином, когда тот отошел в сторонку отлить. И первым делом зажал готовый возопить рот купчины. Затем показал пальцем, что надобно тихо-мирно переговорить.
— Уф, чего тебе, ирод? — забормотал купец, поводя туда-сюда маленькими напуганными глазками.
— Меня зовут несколько иначе. А вообще-то мне — ничего, но вот трое детишек-сирот, не возьмешь их с собой?
— Сирот жалко, но почто они мне?
— Заплачу я тебе, — Максим высыпал на ладонь фряжские камушки. — А потом и сироты тебе пригодятся. Народ на Руси повывелся, селения пусты стоят и грады необитаемы, а эти будут тебе работники.
— А где ж работники? — оживился купец, увидев камушки.
— А вот и мы, — появился Иеремия, держа за руки девочек. — Сеем, жнём, молотим, шьём, штопаем, тачаем и прядём.
— Никит, Никит, куда ты подевался? — послышался бабий голос, из-за сарая появилась тучная женщина. Похоже, что хозяйка.
— Батюшки, — вымолвила она, увидев Максима и детей. — Это кто еще взялся?
— Работники пришли, — хмыкнул купчина, — только сопли подобрать забыли.
— Да они ж от горшка два вершка.
— Хозяйка, я дельное говорю, — быстро заговорил Максим, увидев в глазах бабы жалость, — возьмите детей и камушки. Здесь, на пепелище, пропадут мальцы, сироты ведь. Они и в самом деле крепкие, к работе привычные. Этот молодчик, пусть и в соплях, да при мне двух конных злодеев оприходовал.
— Ну возьмем, возьмем, — совсем удобрилась баба, — мелкие ведь, много места не займут. И пора нам отъезжать, покуда всего имения не лишились. Если бы Никита Иванович языка немецкого не ведал и не привечал купцов из Немецкой слободы гостинцами интересными, то нас верно и в живых сейчас не было.
— Трогайтесь, хозяюшка, трогайтесь, на немцев никаких гостинцев не напасешься, жадные же как свиньи.
Максим высыпал камни в руку купца, а баба повела детей к подводам. Еще и солнце не успело встать, как пятеро подвод потянулись со двора. На второй сидели Иеремия, Настя, Даша, а с ними четверо хозяйских детей. «А все-таки мы их выдрали», — крикнул напоследок Иеремия, вскидывая сжатую ладошку. Пара немцев поехали впереди, важно покрикивая «Weg frei», остальные потянулись сзади.
В утреннем тумане быстро растаяла спина последнего всадника. Слегка постанывали на пронизывающем ветру распахнутые ворота. Через двор наискось пробежал тощий черкас, сжимающий в руках заполошно кудахтающую курицу, и выскочил в ворота.
Максим вышел на середину опустевшего двора.
— Ты думаешь, что освободился, — из распахнутого окна горницы донесся голос, а следом появилось лицо Каролины. — Но от грехов так просто не очистишься, сие хуже нечистот липнет.
— Это такие друзья, как вы, хуже говна липнут.
Из утреннего тумана на купеческий двор вошло трое. Эрминия Варгас и двое гайдуков, что несли на носилках тело, покрытое окровавленной скатертью. За ними послушно ступало двое коней.
Гайдуки положили носилки с телом на землю и куда-то спешно удалились.
Каролина, выйдя из окна горницы, ловко соскочила на выступающую балку подклети и спрыгнула на землю. Сорвала скатерть с носилок, открыв Ровлинга с дырой во лбу. На теле его лежал меч, прикрытый скрещением рук. Каролина опустилась на колени и лобызнула мертвеца в губы.
— Англу дохлому уже ни поцелуй твой не требуется, ни новые земли.
— Был наш Бред Вильямович занудлив и в молитве неприлежен, — сказала Каролина. — Однако в том имелась своя прелесть, святош и без Ровлинга хватало. Ты, Максим-злодей, без всякой жалости проделал дыру сквозную в голове нашего товарища, который был столь любезен сердцу нашему знанием законов и
