бездонными зрачками давит мне на больную голову. Понял, братишка! Тупо и молча снимаю бушлат, протягиваю ремень. Взамен получаю куцую шинельку и нечто, бывшее когда-то ремнем. Какая теперь разница.
Вышли на улицу. Темень, туман страшный. Промозгло, сыро. Отвратно...
Пацаны рядом. Слава, молодец, тоже как-то слинял с роты (он 'местный' ему не туда) и стоит сзади всех. Понесли бабаев - волоком, на руках, кто как. Гомон сразу поднялся, гвалт какой-то. Бабы орут, дети плачут, урюки ржут, кто-то рыгает. Полный...
Десантура идет враскачку. Обнялись и идут так строем - шатаются и чей-то орут, типа - песня. Мы в середине всего этого бедлама.
Толик уцепил меня за руку - потащил куклу. Смещаемся назад, вижу Мирза, три отморозка из его команды и пара гражданских. Все - просто невменяемые. Я как гончая только носом повел - да нормально, Федя, хоть здесь вали! Никто уже ничего не рубит. Кивнул Максу. Он мне. Какая классная штука - телепатия!
Подошли с двух сторон, приняли Мирзу под руки и ведем в колонне. Наши идут сзади. Шли долго, чувствую КПП рядом. И тут, как удар сзади - по мозжечку: 'Давай'. Я смещаюсь влево. Под моим давлением и Макс, и тем более Мирза меняют направление, и мы втроем вываливаемся из пьяной колонны в боковой проход. Там дальше - туалет КПП. Глухое место. Я останавливаюсь. Макс по инерции протаскивает Мирзу еще метра три и тоже останавливается. Оборачиваюсь. Мимо в тумане проплывают неясные тени. Гомона еще больше, или туман резонирует, или нет... то народ встал - прощаются. Чурки в голос воют. Десантура орет, срывая глотки.
Толян со Славой сзади, озираются. Но не боятся! Чувствую! Если что, мало никому не покажется. Тут и самому Рустаму сейчас халява не обломится. Смотрю на Макса.
Он стоит, держит левой Мирзу. Тот телепается из стороны в сторону, как говно в проруби, ничегошеньки, мразь, не соображает. Правой Макс лезет за пазуху и достает нечто круглое и увесистое. Отходит на шаг и резко рубит этим Мирзу по затылку. Тот, как стоял, так и сел на колени - не держали бы его за шиворот, и лег бы. Макс еще три раза подряд с размаху хрястнул его по темечку. Сзади движение! Не смотря, вытянул левую руку и перехватил Славу. Нечего землячку там делать - это их счеты!
Я вдруг понял, что у него в руках. Этот звук... я его знаю на вкус... Гравий! Мы его выгружали у штаба буквально сутки назад. Мелкий, мраморный, красивый и тяжелый - полную грабарку не поднять. Он его в перчатку насыпал и теперь гасит это недоразумение - искру Божию - как кистенем.
А Макс вошел в раж. Четвертый раз заехал наискось и не удержал воротника. Урюк без единого звука, словно куль с тряпьем, повалился на бок. Перчатка лопнула, и гравий картечью хлестнул мне по сапогам.
Он был уже мертв. Давно. Умер сразу - с первого удара в затылок. Я это знал. Макс это знал. Все это знали.
Макс постоял над телом, оттянулся назад и заехал сапогом в грудь. Тело перевернулось на спину. Он подошел и несколько раз очень расчетливо и 'правильно', по науке, ударил сверху вниз ребром каблука в центр груди. Захрустело. Мирза издал некое подобие хрипа - просто воздух из легких. Я подошел и взял Макса за локоть. Он повернул свои стволы и уперся в меня...
Могу поклясться, что в бездонной глубине этих глаз, внутри их! клубился туман! Азадбашский, густой и осязаемый, клочковатый и клубящийся под ветрами - как дым. Он желтый в лживом свете больных фонарей. Ну почему в Средней Азии все фонари - желтые?! Почему у него в глазах - туман? И почему он заразил им меня? Я это чувствовал на физическом уровне, как перетекание песка из одной руки в другую.
Отшатнулся, но локоть не выпустил. Сказал:
- Все... пошли...
Макс бросил порванную рукавичку на землю и пошел следом за нами.
x x x
Прошли КПП, подождали пока пьяная толпа рассядется по КАМАЗам. Попрощались со Славой. Коротко и даже сухо.
Сели к нашим защитникам из ВДВ. Те хотя пьяные, а приняли радушно. На войсковом аэродроме нас попытались пересчитать, но потом махнули рукой и дали отмашку.
Через два часа высаживались в Кундузе. На выходе со взлетки мне на глаза попался утренний боец. Я подошел. Их было трое. Голова моя уже просто ничего не соображала, поэтому я, не напрягаясь, просто сказал:
- Бушлат...
Пацаненок затравлено смотрел на меня. Рядом стояли его друзья. Это надо просто попытаться представить: трое солдат - год или больше, не деды, но все же. Напротив замученный, с белками как у альбиноса чмарина. На нем жалкие обноски. Он требует свою одежду. Он пытается их раздеть!
Сзади подходили Максим и Толик. Все молчали. В моих глазах клубился чужой туман. Один было начал:
- Ты че, душара... - но, взглянув на Макса, осекся. Манекен начал молча стаскивать бушлат, потом сам протянул ремень. Перекинув одежду через руку, я повернулся и двинул на пересылку. Вроде что-то там кричали про шинельку. Я не помню...
x x x
Зайдя на пересыльный пункт нашего полка, я ввалился в полуземлянку и сел у печи. Ничего не чувствовал и ничего не понимал. Мне нужно было в госпиталь, или умереть, или уснуть...
Появился Толик.
Я спросил, где Макс. Оказалось, что он ушел в санчасть - у него на руках направление в столичный госпиталь. Толян сказал, что чувак передавал мне большое спасибо и взял мой адрес, чтобы написать из Москвы.
Я знал, что он врет...
Максим стал Рустамом...
Максим вне такого дерьма, как пустая благодарность...
Ладно... Ничего не скажу...
Появился какой-то плоскомордый, но я почувствовал, что он не такой, как те. Он что-то спросил, Толян ответил, я проваливался все глубже и глубже. Плоскомордый обратился ко мне - пришлось выплывать наверх... Включился...
Базар как базар - кто, чего, откуда. Уловив некий знак, я спросил, откуда он. Оказалась, из Чувашии. Я когда-то, в прошлой жизни, это уже знал - половина кундузской автороты - чуваши, марийцы и мордва. Уточнил, откуда именно. Он удивился - а на кой это мне. Я сказал, что бывал там мать родом с Цивильска, это под Канашем.
Через пять минут Толик сидел на половине автомобилистов, жрал что-то удивительно вкусное и совершенно искренне беспокоился о моем состоянии.
Я этого уже не помню - спал двое суток. Встал больным, разбитым, с дикой головной болью и осознал - я выздоравливаю.
x x x
Выздоровление оказалось неполным. Нечто во мне безвозвратно изменилось. И главное - туман Азадбаша иногда оживал в моих глазах. Первый раз он напомнил о себе через пару недель после возвращения.
Поставили в караул. Первый мой караул. Самый страшный дед - Ванька Дрозд, был разводящим. Нашел, дурко, повод отвязаться. И нарвался... Лег... Дедушка! Амбал! Гроза всех духов был вырублен с одного удара... левой руки. Наполучал Дрозд поджопников так, что наделю сидеть не мог (это он, начав подниматься с земли, стал рукой шарить в поисках автомата, который я уже забрал, а потом додумался, ведя меня на пост, гавкать по дороге и обещать все казни ада).
Деды с дембелями разобраться 'с этим отмороженным' впрямую не решились, и на четверо суток загнали меня в наряды, - не давая спать. Ха, ха, ха... Короче, никто ничего так и не понял...
Пришли первые молодые - наша 'замена'. Сначала пехота с карантинов, потом 'спецы' с учебок. Жизнь упростилась. Естественно, у нас и в помине не было Азадбашского беспредела, но все же, армия-то - Советская.
x x x
Отгремел и мой приказ. Я уже и не дембель - 'гражданский', служить еще, правда, полгода. Ну да ладно... свыклись.
В октябре 84-го сижу в расположении связистов, прямо напротив своей оружейки. Общаюсь с земляком. Слышу крики, мат. Поднимаю глаза. Годовалый из моей роты лупит молодого. Кличка у 'черпака' была Киргиз. Он действительно из Киргизии. Отслужил у нас полгода. Прибыл из учебки - механик-водитель.
