укладывались спать – в дверь слабо постучали, не так, как могли бы возвестить о себе дружки Червонца, если бы ему удалось разыскать и собрать их в новогоднюю веселую ночь. Однако всякое можно было ожидать от Сереги и потому на первый стук мы не откликнулись. Стук повторился, и за дверью послышался голос Люси:
– Это я, мальчики…
Вадим распахнул дверь и пропустил девушку в комнату.
– Холодно и темно. Я боюсь, – жалко проговорила Люся, помолчала, ожидая нашего ответа, и, не дождавшись, присела на табурет и вдруг попросила, глядя на Вадима: – Спасите меня, мальчики!
Когда я проснулся, Вадима в комнате не было. Укрытая полушубком, очень юная, совсем ребенок, обидчиво надув яркие губы, спала на Мининой кровати Люся Пусик. На табурете, рядом с ней, лежали аккуратно сложенные конфеты. Одна из них была наполовину развернута и надкушена. Стараясь не шуметь, я оделся и пошел в умывальник. В коридоре мне встретился Вадим с плотно набитой продуктами сеткой в руках.
– Что она?
– Спит.
Вернувшись из умывальника, я увидел, что Вадим, все еще не раздевшись, стоит над спящей Люсей и то ли усмехается, то ли улыбается, непонятно было.
– Жалко ее, – обернувшись ко мне и словно бы извиняясь, сказал он.- – Она неплохая.
С той новогодней ночи Люся часто стала приходить к Вадиму.
5
…Инженер давил. Он чувствовал победу и не давал мне передохнуть ни секунды? Шел третий раунд. И в первых двух инженер крепко достал меня, а в третьем совсем озверел. Я уходил, но всюду настигали меня черные литые перчатки и напряженные глаза инженера. Наконец сильнейший удар в живот согнул меня, а следующий, в голову, послал на пол.
– …два, три, четыре, – считал судья.
В ушах звенело. Я поднялся и принял стойку.
– Толя-а-а! – пронзил тишину зала девичий голос.
То был голос Юлии, я узнал бы его даже в невообразимом шуме, а в тишине-то уж никак не мог ошибиться. И, пригнув голову, пропуская удары, но почти не ощущая их, я пошел на инженера. Всем существом своим я почуял, как дрогнул противник, как мелькнула в его глазах растерянность. Теперь уже атаковал я, и неизвестно, как бы закончился бой, но раздался удар гонга. Инженер выиграл по очкам. В раздевалке, растираясь махровым полотенцем, он сказал:
– Да ты, парень, оказывается, двужильный. Не думал я, что ты встанешь. Видать, придется нам встретиться еще разок.
– А как же? – ответил за меня мой тренер. – Придется. Это уж точно. Правда, Толя?
– Не знаю.
Прошла финальная встреча на первенство города. Во всех предыдущих я выиграл, и тренер был по-настоящему доволен. Он заботливо вытирал мне лицо и говорил, что вот теперь- то и начнется самая работа, что он сделает меня прекрасным боксером, повезет на первенство края, а там, глядишь, и на первенство Союза попадем. Я отмалчивался. Мне хотелось побыстрее покинуть раздевалку, выбежать на улицу, где, я был уверен, ждала меня Юлия. Больше двух месяцев я не видел ее, но не было дня, чтобы я не думал о ней, несколько раз приходил во двор, похожий на коробку, облокотившись на железные бочки, стоявшие возле каменного гаража, смотрел на се окна, была тяжело, грустно и одиноко.
Я не ошибся. Юлия ждала меня у входа под фонарем.
– Тебе больно, да? – прошептала она, когда я приблизился к ней, – Больно? Как ты похудел… Больно?
Она целовала меня в разбитую бровь, и глаза у нее были виноватые и послушные.
– Шестьдесят три дня, – сказал я.
– Что?
– Шестьдесят три дня я не видел тебя.
– Да, да, – торопливо ответила Юлия. – Шестьдесят три.
Мы пошли по улице. Юлия рассказывала, какой разлад получился в ее семье, как она плакала по ночам, припоминая наши встречи, а однажды уже совсем решилась ехать ко мне в поселок, села в автобус, но на полдороге вернулась.
– Почему?
– Понимаешь, – помолчав, ответила Юлия, – папа убежден, что все приехавшие – неудачники, бездомные, без царя в голове. Так и говорит: «Все они без царя в голове». Ты «без царя», да?
– А ты как думаешь?
Юлия рассмеялась, стала застегивать пуговицы на моем полушубке.
– Мне тепло.
– Тепло… Сорок градусов, а тебе тепло.
– Мне всегда тепло, когда ты рядом.
– Мне тоже, – серьезно ответила Юлия, прижалась и вдруг всхлипнула. – Так было жалко тебя там, на этом белом квадрате. Он, ну тот, что в красном углу, такой здоровенный…
– Мы в одной весовой категории, – профессионально заметил я.
– Все равно здоровенный. Ты слышал, как я кричала?
– Слышал.
– Мы будем встречаться? – то ли спросила, то ли уточнила Юлия.
– А как же Петр Ильич?
– Не надо, – сказала Юлия. – А мама тебя любит. Она говорит, что ты хороший, у тебя глаза чистые.
– Когда она успела заметить?
– Еще на пароходе. Она все видит и все понимает.
– Тихая она какая-то…
– Она не тихая. Она больна. Очень серьезно больна.
Я посмотрел на Юлию и не стал спрашивать, чем больна ее мать.
– Она не спорит с отцом, но мне сказала, что самая светлая, самая прекрасная и самая незабываемая – первая любовь. И что если я люблю тебя, то мы не должны покидать друг друга.
– А ты любишь меня?
– Люблю.
Простились мы, как и раньше бывало, на площадке. Домой я возвращался пешком. Мимо с грохотом проносились грузовики. Дорога была долгая, и фонари, стоявшие по обочинам, сливались вдалеке в единую светлую линию.
Я не чувствовал никакой антипатии к Петру Ильичу, больше того, мне казалось, что он в чем-то и прав. В самом деле, единственная дочь, красавица, умница, надежда и радость, а связалась с землекопом. Нет, не для меня растил свою дочь Петр Ильич, обидно ему, и он, конечно, приложит все усилия, чтобы мы не были вместе. Он жениха ей найдет, конструктора какого-нибудь, как и он сам, проектировщика, головастого такого малого в очках…
Ну, а если у нас любовь?
Я шел и повторял про себя: «Я должен бороться, я должен бороться…» С
