Прекрасная пани Собаньска даже взяла Мицкевича с собой в путешествие по Крыму!
Правда, с ними третьим лишним был генерал Витт, в то время уже назначенный начальником русских военных поселений на юге… Потом Мицкевич узнает, что именно в эти дни Витт бомбардировал письмами императора Александра, рассказывая об активизации тайного Южного общества, настаивая на немедленном аресте его предводителей Волконского и Пестеля, но Адаму было в те дни наплевать на все на свете свободолюбивые устремления, как русские, так и польские, – он был совершенно полон Каролиной…
Какое, однако, странное совпадение! Та (в Одессе) Каролина, и эта (в Москве) тоже. Но в Одессе он принужден был лишь «объедки» с барского стола подбирать, с первой минуты зная, что эта связь долго не продлится и он рано или поздно получит отставку. А здесь, такое ощущение, можно сделать очень недурную партию.
Вообще, ему давно это приходило в голову: найти в России по-настоящему богатую невесту. Можно поправить свои запутанные финансовые дела, подлатать, как говорится, кунтуш и наточить карабелю… [1] Можно внести крупные суммы в дело шляхетского освобождения… Можно обеспечить себе прочные тылы, если это самое дело провалится, чтобы было куда скрыться и зажить привольно, например, в Париже.
Да, пожалуй, стоит дать несколько уроков польского языка этой московской Каролине… А там посмотрим! В конце концов, ему с его мозолистым сердцем, которое после расставания с Собаньской покрылось новыми шрамами, не пристало бояться нескольких булавочных уколов: ведь стрелы Эрота для него не более чем булавки!
Итак, уроки польского…
Человек предполагает, а бог располагает. Для романтика и эгоиста Адама Мицкевича богом была отнюдь не Речь Посполита, о любви к которой он так громко кричал на всех перекрестках. Для него богом, властелином всех поступков и мерилом всех желаний было лишь собственное сердце. И вот на сей раз оно вдруг расположено не на шутку увлечься молоденькой москвитянкой с длинными русыми косами, окрученными вокруг головы, и серьезным взглядом исподлобья.
Адам почти влюбился и сам не мог понять, как это произошло. У простушки оказался совершенно гениальный темперамент! Интересовал ее только один, как выражаются люди умные, пласт лексики: слова любви. Она спрашивала, как по-польски «черные глаза», «я никого не видела красивей вас», «я счастлива этой встречей, которая перевернула мою судьбу», «я потеряла свое сердце»… Адам вообразить не мог, что невинная шестнадцатилетняя, а может быть, даже еще пятнадцатилетняя девица способна воспламенить опытного человека таким простым способом, как переводы с русского на польский и наоборот! И, разумеется, если двое беспрестанно обмениваются любовными признаниями (даже если делают вид, будто их интересуют только орфография и пунктуация), это может очень далеко завести их по пути искушения!
Например, берет тебя вышеупомянутая девица за руку и прикладывает к своему белому плечику (и даже чуточку ниже!), чирикая при этом:
– Как будет по-польски: «Мое сердце сильно бьется»?
И ты понимаешь, что не можешь ей ответить просто потому, что вдруг забыл родной язык…
Спустя несколько уроков Киприан Дашкевич, которого Адам сначала брал с собой (ради соблюдения приличий), принужден был все чаще занимать разговорами Карла Ивановича (обоих приятелей очень ласково принимали в доме Янишей на Мясницкой), в то время как учитель и ученица засиживались в кабинете. Слова «объятия», «поцелуй», «нежность» изучались с особенным пылом…
Адам, выходя из кабинета, встречал добродушный взгляд Карла Ивановича (папенька и заподозрить не мог, какая, оказывается, штучка – его дочь!) и укоряющий – Дашкевича. Адам обнаружил, что его серьезный друг влюбился в Каролину. Влюбился от всей души, а не так, как он, вечный ветреник.
Может быть, стоит отойти в сторону? Ах нет, это будет жестоко. И не только по отношению к девочке (разлука с Адамом, конечно, разобьет ее сердце, иначе просто не может быть!), но и по отношению к себе самому.
Вдобавок Мицкевич никак не мог досконально выяснить материальное положение Янишей и возможности будущего приданого. Все-таки любимая дочь родителей, любимая племянница щедрого дядюшки, брата мадам Яниш… Но об этом дядюшке ходят по Москве слухи как о скупце. Кроме того, он очень англичанин (по матери Каролина была на четверть англичанкой) и не переносит поляков…
Словом, Адам совершенно растерялся. Когда он находился рядом с Каролиной и читал в ее глазах совсем недетскую страсть, видел трепет ее тела, он думал только о ней и готов был сделать предложение хоть сейчас. Но ведь недаром Москву во все времена называли ярмаркой невест! На каждом шагу Адам встречал красавиц, причем многие из этих красавиц были готовы к самым нежным отношениям, многие обладали богатым приданым…
Например, Екатерина Бакунина, дочь сенатора. Одно время Адам не в шутку разрывался между нею и Каролиной. Потом вдруг перестал ездить к Бакуниным, сел да и написал другу своему Пшеславскому:
«Я попросил бы ее руки, если бы меня не удерживали существенные резоны. С тобою я не стану скромничать. Я не могу не сознавать, что глаза моего народа обращены на меня, я обязан оглядываться на его мнение. Что бы сказали мои земляки, если бы я женился на русской боярышне, дочери сенатора, родственнице великого Кутузова и родственнице одного из министров? Никто из поляков не понял бы этого иначе, как приписывая мне низкие и отвратительные побуждения. Я не вправе так ронять себя, от этого потерпел бы дух всего моего народа!»
О конечно,
Значит, оставалась Каролина Яниш?
Да. А еще прехорошенькая Иоанна Залесска, и панна Крассовска, и Церлина Шиманска, дочь старинной знакомой Адама, известной пианистки… И маменька Шиманска тоже, представьте, еще недурна собой… Но, главное, все они, другие, были свои, католички, не то что православная Каролина.
Да, ах, какая досада: Яниши исповедовали православную веру! Конечно, Адам был уверен, что ради него Каролина пойдет на все, даже обратится в католичество, однако сомневался, нужны ли ему и ей такие сложности. Сомнения возникли в тот день, когда до него дошли слухи, будто дядюшка Каролины начал угрожать: если любимая племянница свяжет себя с неугодным ему человеком, он не просто не даст ей приданого (хотя и обещал обеспечить ее на всю жизнь!), но и лишит содержания всю семью.
Сначала Мицкевич не поверил этим слухам. Затем начал замечать: добрейший Карл Иванович принимает его самую чуточку холодней… А со скромным, непритязательным Киприаном Дашкевичем теперь в доме на Мясницкой беседуют гораздо приветливей, чем с ним, блестящим поэтом!
Известно: то, что само идет к нам в руки, нас порою мало волнует. Но стоит только почуять, что мы можем потерять добычу, которая еще недавно казалась такой легкой, как мы начинаем землю рыть, только бы вновь вернуть утраченные позиции.
Все польки и русские красотки были на время забыты. Даже бурные сны о Каролине Собаньской перестали терзать Адама по ночам! Какое-то время в сердце Мицкевича царствовала одна лишь Каролина – московская. Теперь уже не она задавала ему вопросы по польской любовной лексике: Адам на все лады сам склонял глагол «любить».
Они перешли на «ты», и Адам позволил Каролине называть его просто «Мицкевич». Это было для него знаком наивысшего доверия, какое он только мог оказать женщине (за исключением того, чтобы жениться
