каждый месяц для тебя – март! – тебе менее всего мила?
– Как это? – не понял Серега. – Они все милки, все ко мне ласковые.
– Ну, может, которая обидела чем-то? Вот я слышал, будто Варька…
– Правда твоя, барин! – спохватился Серега. – Варька загуляла с кузнецом. Но ведь я все равно уж бросил ее прежде, и она небось в загул пошла, чтобы мне отомстить. Только мне и на нее плевать, и на кузнеца, и на шашни их. У меня таких, как та Варька, несчитано, а Варьке цена – в базарный день пятачок пучок. Она ведь такая…
– Хватит! – перебил барин не в меру разболтавшегося ловеласа. – Ты мне толком скажи: хочешь с Варькой поквитаться за кузнеца?
Серега озадачился: он вот сию минуту объяснял барину, что никакой злости к Варьке не чувствует, а тот свое гнет – поквитаться да поквитаться… Значит, ему зачем-то нужно, чтобы Серега поквитался с Варькой. Коли так, то лучше согласиться, спорить с господином Ехменьевым опасно.
– Конечно, хочу! – не моргнув глазом, ответил Серега, и барин довольно потер руки:
– Ну, давно бы так. Кстати, скажи, боится ли она щекотки?
– Щекотки? – изумился Серега. – А как же! Разве сыщется на свете такая баба, чтоб щекотки не боялась? Варвара же – особенно. Чуть тронь ее за бочок, она хи-хи-хи да ха-ха-ха, так и рассыплется!
– Хорошо, – ухмыльнулся Ехменьев. – А теперь веди сюда Варвару!
И Серега проворно выбежал вон, чтобы спустя некоторое время вновь явиться в комнате барина, теперь уж волоча за руку дебелую и красивую молодую женщину, одетую кое-как, потому что вызвал ее Серега условным посвистом прямо из постели. На лице Варвары еще сияли отсветы доверчивой надежды – ведь она крепко любила Серегу, страшно мучилась из-за его равнодушия, а с Минькой-кузнецом и впрямь загуляла лишь для того, чтобы возбудить охладелые чувства бывшего любовника. В первую минуту, лишь только Варвара увидала Серегу под своим окошком, мелькнула у нее мысль, что и впрямь воротились прежние времена, однако в объятия свои Серега ее не заключил, целовать не целовал, а прямиком потащил в барский дом. Но и тут Варвара еще не затревожилась: ведь в былые времена она часто бывала в господских покоях, где распутный Ехменьев любил попользоваться молодой и безотказной красотой… иной раз поочередно со своим ловчим. Да, любил, любил «благородный» господин иной раз изваляться в грязи по самую макушку! (Как ни странно, добавим от себя: после таких вакханалий а-ля рюсс он с большей злобою начинал донимать ревностью жену, ибо судил обо всех по себе.)
Итак, Варвара вошла в барский кабинет со спокойной душой, и даже когда Серега по знаку Ехменьева подскочил к ней и сорвал с нее платье, она еще пыталась глупо улыбаться. Но тут барин рявкнул:
– А теперь, Серега… а теперь щекочи ее!
Серега, который уже смекнул, о чем прежде вел речь барин, подступил к Варваре, щекоча ее подмышки и бока, и скоро послышался ее визг:
– Ой, не могу! Отстань, Серега! Щекотно! Ха-ха-ха!
Итак, она еще смеялась! Но спустя мгновение смех Варьки превратился в истерические, неудержимые и бессвязные стоны, изредка перемежаемые вскриками Ехменьева:
– Так ее, хорошенько! Крепче ее, крепче! Нет, не вывернешься!
Серега же, словно одурманенный, знай щекотал свою жертву, которая уже стонала нечеловеческим стоном – тем самым стоном, который вызвал такой ужас в душе Путилина…
– Экое скотское озверение! – пробормотал Иван Дмитриевич, застывший под окном и не знающий, что делать: ворваться в комнату и прекратить издевательство или оставаться безучастным свидетелем его. Последнее было противно его натуре, и сейчас он клял себя за то, что не взял оружия. Сможет ли он голыми руками справиться с озверелым барином, который раза в два превосходил его размерами фигуры, а еще с его прихвостнем, который, сомнения нет, и перед убийством не остановится…
Впрочем, пока Путилин колебался, судьба решила за него: Серега остановился и, тяжело дыша, уставился на Варвару, которая внезапно перестала стонать и содрогаться.
«Неужели умерла?!» – в ужасе подумал Путилин, кляня себя за медлительность.
– Померла никак? – пробормотал и Серега. – Да нет, живая, обеспамятела только.
– Ну так отлей водой, – возбужденно дыша и потирая руки, велел Ехменьев.
– Может, хватит с нее, а, барин? – робко попросил Серега. – Не ровен час, до смерти ухайдакаем. А я с ней, может, опять сошелся бы, сейчас гляжу – и жалко ее, дуру. Такой бабы поискать. Глядишь, она и вам еще сгодилась бы. А, барин? – искательно бормотал он.
– Ладно, довольно, – кивнул Ехменьев, меряя оценивающим взором жертву. – И впрямь – хорошая баба. Небось не хуже моей красавицы! А ведь поди ж ты, Серега, она меня словно присушила. Сам понимаю, что тварь она, тварь, которая со всяким кокетничает, словно пошлая гризетка, что раньше у нее любовников, может, море было, да и теперь так и норовит она обмануть меня… а все же томлюсь без нее. И люблю, и ненавижу. Один выход – избавиться от нее. Только с ней моя ревность сгинет, в одну могилу она с женой ляжет!
Путилин насторожился. Итак, преступник сам заявил о своем намерении… Он решился на убийство, но когда, когда? Что, если сейчас?!
Путилин уже понял, что за картина открылась ему сей ночью. Не один Ехменьев слышал о знаменитой «пытке Ивана Грозного»… кстати, очень может быть, приписываемой великому государю сонмищем клеветников от истории.
Впрочем, не о них и не об Иване Грозном сейчас речь.
На всякий случай Иван Дмитриевич решил побыть в ехменьевском саду еще немного. Впрочем, скоро ему стало понятно, что больше ничего ужасного нынче не произойдет. Серега отлил водой и уволок чуть живую Варвару, а Ехменьев, велев ему прийти завтра, рухнул на диван, стоявший тут же, в кабинете, и вскоре захрапел.
Уверившись, что опасности Евдокии Николаевне этой ночью не предвидится, Путилин, пребывая в задумчивости, ушел так же незримо и неслышно, как пришел. А наутро он послал одного из арендаторов своего приятеля-помещика к тому добросердечному крестьянину, который недавно приходил к нему с мольбой заступиться за госпожу Ехменьеву. Чтобы помочь ей, Путилину необходимо было ее полное доверие. А обеспечить оное он мог только при личной с нею встрече.
Прошло два дня, во время которых Путилин не находил себе места от тревоги. Страшная сцена «пытки Ивана Грозного», свидетелем которой от стал, не давала ему покоя. Все чудилось, что руки обезумевшего от беспочвенной, выдуманной ревности мужа-убийцы уже добрались до безвинной жертвы – жены.
Но вот его добровольный помощник появился в усадьбе, где жил Иван Дмитриевич, и принес новости. Евдокия Николаевна была так запугана подозрительностью мужа, что боялась теперь всего на свете, и даже доброта постороннего человека казалась ей опасной. С большим трудом, с помощью преданной горничной, все-таки удалось устроить с нею мимолетную встречу, и Путилин посмотрел в измученные, испуганные глаза, наполненные слезами и мольбой о помощи.
– Если бы вы только знали, что творит этот человек! – пожаловалась несчастная женщина.
– Знаю. Я был здесь два вечера назад и видел сам…
– О, я никогда не забуду этот вечер! Какие стоны, какие крики разносились по дому! Я молилась… Я ведь только и могу, что молиться! Я говорила Господу: «Ты всевидящ, Тебе открыты мучения людей, подвластных этому зверю. Ты всемогущ, Ты можешь избавить нас от него, избавить меня… Ты милосерд и понимаешь, как страшно мне брать на душу грех самоубийства. И если Ты не желаешь греха моего, прибери меня, Господи!»
– Подождите, – взволнованно перебил Путилин. – Брать грех на душу вам не придется. Я постараюсь спасти вас, но… Понимаете, если я велю сейчас арестовать Ехменьева, ему ничего, никакого обвинения предъявить нельзя будет, даже его издевательство над этой несчастной, как ее…
– Варварой, – подсказала Евдокия Николаевна.
– Даже его издевательства над несчастной Варварой могут быть сочтены обыкновенной барской забавой. Вот если бы он покушался на вашу жизнь…
– Ну так вам не придется долго ждать, – горько усмехнулась Евдокия Николаевна. – Не далее как нынче утром он кричал, что не может жить долее со змеей-ревностью в душе, что ему лучше убить меня, чем так из-за меня мучиться.
