– Так уж и узнаете? Ну и узнавайте, пожалуйста! Послушаю, что скажете!
И паренек посмотрел ей в глаза.
Странно как-то смотрел: лицо у него будто и веселое, а в глазах – в самых зрачках – напряженное, сосредоточенное внимание. Точно так же перед войной разглядывал Маринку в областной больнице какой-то известный, кажется из самой столицы, профессор. Странным это ей тогда показалось: нога, колено у нее болит, а он глаза рассматривает, да еще ассистентам своим показывает.
– Ну, как? – улыбнулась пареньку. – Прочли мои мысли в глазах?
– Зачем в глазах, они у вас на лице написаны…
Нахмурилась, опустила голову:
– Так уж и написаны…
Хотела встать, но паренек взял ее за руку, придержал, и Маринка, сама себе удивляясь, подчинилась. Вздохнула, подняла взгляд:
– Может, все же скажете, кто вы, откуда?..
Паренек развел руками:
– Ну что ж, придется, пожалуй, признаться.
Маринка торопливо придвинула к лежанке табурет, села:
– Говорите!
Паренек оглянулся, сложил ладони рупором и, сделав страшное лицо, громко прошептал:
– С 'Наутилуса'…
Маринка хотела рассердиться, но не выдержала и фыркнула.
– Не верите? Вот ей-богу, первый помощник самого Немо!
– У капитана Немо был не такой помощник.
– Разве? Жаль… А вы, случаем, не Мэри из семьи Грантов?
– Не-а… – девушка опять засмеялась. – Я Марина…
– О! Так это же еще лучше! Бесстрашная и прекрасная Марина – героиня необыкновенно таинственного романа 'Ночной гость, или Воскресение из мертвых'. Согласны на такую роль?
Марина совсем развеселилась:
– Выдумали! Нет такого романа…
– Нет, так, значит, будет.
– Уж не вы ли собираетесь его написать?
Паренек хотел приподняться и побледнел от боли. Перевел дыхание, протянул Маринке ослабевшую руку:
– Давайте знакомиться. Вот только вы хитрая девушка: я вон сколько рассказал, даже на каком корабле служу, и то выболтал, а про вас мне только известно, что вы Маринка- Хмаринка.
– Ой! Откуда вы узнали, что меня так дразнят?
– Для чего же я вам в глаза смотрел? Глаза – это, знаете… Это очень много. Это все… Я вам кое-что расскажу… Но только потом. А сейчас скажите лучше, почему вас так дразнят?
– Ну… у отца прозвище было – Хмара [туча, облако (укр.)].
– Так что он у вас, хмурый очень?
– Нет, песню про хмару он петь любил.
– А сейчас где? Живой?
– Нету. В позапрошлом году, когда еще наши тут были, пришла похоронка. На второй месяц войны…
– А мама?
– На заработках. Ходит по селам. Она у меня швея…
Парень помрачнел. Помолчали.
– Ой и заболталась я с вами. – Маринка вскочила. – Мне еще и дрова рубить, и печку топить… – И, уже надевая кожух, спросила: – А как вас зовут?
– Как зовут? – улыбнулся юноша. – Зовите как захочется. Какое имя вам больше нравится? Михайло подойдет?
Девушка пожала плечами: подумаешь, задается, что не имеет права себя назвать. Так и подмывало сказать, чтобы не задирал нос. Но сдержалась и совсем серьезно кивнула:
– Подойдет.
Новые хлопоты заполнили без того встревоженную душу Маринки, заслонили все ее ночные страхи. Еще и дня не прошло, как он в хате, а уже все по-новому.
– Послушайте, Маринка-Хмаринка, – обратился Михайло к девушке, когда та, принеся дрова, возилась возле печки. – А не пора ли нам отбросить все эти испанские церемонии? 'Вы' да 'вы'… Давайте перейдем на 'ты'.
Маринка улыбнулась: как у него все просто! А впрочем, ей и самой кажется, будто они давным-давно уже знакомы.
– Ну так как? Согласна?
– Согласна, согласна…
Михайло развернул книгу, долго рассматривал какой-то рисунок и вдруг, не отрывая глаз от страницы, произнес тихим, совсем уже не веселым голосом:
– Маринка…
– А? – Девушка повернула лицо, освещенное отблесками огня. – Вы… Ты… меня звал?
– Да, звал. Скажи, Маринка, только не торопись с ответом. Скажи, ты догадываешься, что ждет тебя, если 'освободители'… ну, одним словом, дознаются, что я совсем не с 'Наутилуса'?
Маринка даже плюнула в сердцах:
– Дурень ты, вот что я скажу! И давай больше про это не говорить. Не знала, что и среди партизан бывают олухи!..
– О-о!.. Так в романах не разговаривают! И потом, что это ты на старших голос повышаешь? Тебе сколько? Восемнадцать? Ну а мне целых двадцать три. Ишь какая! – Парень повеселел. – И если уж так, давай договоримся: во-первых, обо мне никому ни слова. Во-вторых, без моего согласия никуда не ходить. В-третьих, ты мне расскажешь, кто может к тебе прийти и с кем ты дружишь в селе. И запомни – никакой я не партизан, а твой родственник, ну, скажем, двоюродный брат Михайло Иванович Иваненко. Шел к теще в Теплый Кут да по дороге простудился и вот слег у тебя. Паспорт у меня в порядке, есть даже свидетельство, что служу в полиции, в областном городе, и потому, как это ни печально, а в Германию поехать не могу. Полицейство мое, конечно, целиком научно-фантастическое, но ничего, пока что помогает. Вот такие дела, Маринка-Хмаринка. Ясно? Вопросов нет?
– Ясно…
– Ну а теперь, Хмаринка, выкладывай ты. Расскажи мне про своих знакомых.
В печурке весело трещали, стреляли искрами смолистые ветки. Солнечный голубой мороз заглядывал в окно.
Сидит Маринка, вспоминает, рассказывает. Сама удивляется: отчего это на нее такая откровенность нашла? И про школу, и про то, как с Надийкой дружили, и про Андрона – прежде студента-филолога, а ныне начальника Опанасьевской полиции. Это он в позапрошлом году, когда уходил на фронт (еще наши были), вызвал ее из хаты на улицу – 'На рандеву, – сказал, – на два слова' – и начал признаваться в любви, и не только словами. Пьяный… Ну и… короче говоря, схлопотал оплеуху.
На фронт ушел добровольцем, а в первом же бою к фрицам сбежал. Для того, должно быть, и добровольцем шел, чтобы скорее к 'освободителям' попасть – скорее выслужиться,
