наш президент политику у лагерной профессуры постигал, десять лет на свои университеты потратил. Вор в законе. Честнее воров в законе дельцов нет. Сказал - сделал. За что жулье их и побаивается, зато нормальный деловой мир уважает. С нашим такие боссы ручкаются, какие вороватой нынешней знати и не снились. Ротшильдово семя - не слабо? Кто, к примеру, Бурбулиса в потайную картинную галерею пригласит? А нашего приглашали. Богатый человек с кем попало не водится, отменный нюх. У всех нас чутья навалом, да что с того, когда мы по телевизору видим Бурбулиса и понимаем - вылитый Бурбулис. Все мы - как те борзые: гоним лису, а шапочки другие носят, зайца затравим, а мясцо хозяину, нам краюшка черствого. Вот и наловчились приворовывать да помалкивать, когда ключи от города у дурня. Еще хуже, когда они у проходимца. Такой полцарства за коня отдаст не моргнув глазом, а за свое хлебное место страну кровью зальет.
Наш Боба из первой категории властителей. Оно и лучше. Сидим, помалкиваем, кандидатуру Бобы поддержали беззвучно. Пусть его. <...Так ты палкой, что в углу, проскочить пособь ему>,- точно, каждому из нас вспомнилось, все усмехнулись. А стишата Бобовы, много нам веселых минут доставили.
Тут все просто. <Бабуин> открывали на бойком месте для состоятельных клиентов и для своих незаметных сходок за эстрадкой. Занюханное прежде помещеньице двадцать на сорок отделали зеркалами, дубом, кабинеты встроили для интима, швейцар-привратник в красивой фуражке, ребят наняли в гиенной форме, входной билет десять штук стоит, не всяк в <Бабуин> сунется. Зато сервис на любой извращенный вкус. Парное мясо, шампиньоны, шампанское и рябчики, само собой, девочки <ню> встречают гостей, клиентами они становятся в процессе активного отдыха, было бы желание. И все пристойно. Кто с кунилингом и прочими штучками - под стол, кто купчишку без фантазии прихватил - пожалте в специальный кабинет, за отдельную плату.
С чем нам не повезло, так это с туалетом. Общий, с кафелем и дезодорантом, работал исправно, а наш персональный - мало того что узкий, как гроб на попа, так еще и забивался ежедневно. Не мозолить же глаза гостям, не ходить через весь зал в общий. Чего только ни предпринимали, каких сантехников ни обвораживали, а наша <белая лебедь> корм сглатывала плохо и сплевывала его на пол. Видать, сработали фановую систему в нашем здании еще рабы Древнего Рима, завезенные царем Горохом по культурному обмену. Или, что одинаково, в пору развитого социализма очередной перестройкой загробили. Нам не легче, президент от несносного характера белой лебеди бесился.
Как раз в пору очередного президентского гнева в <Бабуине> появился Боба, спасенный президентом на помойке. Отмытый и накормленный, он рьяно желал отработать свое спасение.
Выходил наш президент к белой лебеди чего-то не в духе, мы к дальнейшей беде приготовились, а вернулся в слезах от смеха. - Ты автор? - пригвоздил он пальцем Бобу. -Я,-с достоинством подтвердил Боба. Мы в непонятии головами вертим.
- Главпальто, иди в белую лебедь, ты у нас, пожалуй, самый тонкий ценитель прекрасного,- хохочет президент и Бобе пачку десятирублевок кидает,- ох, развеселил...
Возвращается Главпальто, пачку десятирублевок Бобе и от смеха давится. Мы - не исключение. Туда с удивлением, обратно - пачка денег наготове и в хохот. А Боба наши дары с достоинством во внутренний карман свежекупленного пиджака отправляет.
В общем, так: закрываешь дверь, готовый осесть на белую лебедь, а на двери в семь цветов радуги текст. Вначале что-то там про общественное, что белоручки России ни к чему, поэтому вам дружеский совет: <...Если масса велика сброшенного кала, так ты палкой, что в углу, проскочить пособь ему>. В баночке сбоку действительно квач. Авторская работа, нарочно не придумаешь. С того дня Боба вошел в авторитет, гигиена коллектива легла на его узкие плечики. В грязные делишки президент его не пускал - поэт, он и есть поэт, трепло,- зато на переговоры с зарубежными гостями Бобу возили регулярно. Порой казалось, что от шлепка его ладошки по столу зависело подписание контракта. Как ни странно, границ дозволенного он на людях не переходил. Сидел в позе мудрого аксакала и помалкивал. Вовремя президенту или Главпальто поддакнет, и опять молчок, а заморские дуралеи все речи к нему обращали, переводчик только в его сторону переводил. Недурной имидж Боря себе среди иностранцев составил.
Нашел его наш президент форменным образом на помойке. Задним ходом сдавал <мерса> во дворике на Арбате, а тот уперся во что-то. Пришлось выходить, глянуть. Асбестовые трубы лежат. А метром дальше мусорный ящик, и что-то из него торчит и вроде шевелится. Президент на всякий случай газовый баллончик в кармане сжал. Живое в ящике существо, а время позднее.
- Чего уставился, нэпман сраный? - произнесло оно тоскливо.Последнего российского пиита не видел? Душегубы проклятые, разорили страну, росс гордый обнищал.
Это последнее вызвало созвучие в душе президента, он проникся к существу в ящике.
- Но зачем же гордому россу в ящик забираться? - На ночь устраиваюсь, не понятно, что ли? - отвечало оно.- Гостиничный номер в центре столицы.- И Есенина продекламировало про бездомных собак и лошадей. - Я дам вам денег, найдите место поприличней. - Денег он мне даст... Три рубля на опохмелку? Я гордый, меньше тысячи не беру. Плыви отсюда, дерьмо зеленое!
И не обиделся ведь на такую отповедь президент! Когда человек от трех рублей отказывается - это уже позиция, имидж. Не стал он пиита дензнаками соблазнять, а уговорил престиж русской поэзии в фирме поднимать. В <мерса> усадил и вывез в другую жизнь. Мы-то сначала думали, президент очередную собачонку спасает, очередную часовенку за грехи наши возводит, ан нет. В бизнесе такие вещи - рядовой случай. Обычные коммерческие операции просчитываются в денежном измерении, крупные аферы - в единицах наглости. Поэтому Боба пересел с приставного стула в кресло исполнительного директора. По обыкновению, мы, перекусив и обговорив дела на завтра, разъезжались всяк в свою сторону. Не принято у нас в отсутствие патрона кучковаться, как бы ни свербило почесать языки. Телефон - милый друг, доверенное лицо, трепись сколько хочешь, а мы терялись в догадках, ради какого дельца отдавал на заклание гадкого агнца босс. Поздравили Бобу и после кофе- капуцино разъехались вслед за президентом. А Боба задержался. Не утерпел!
Утром в офисе на Готвальда мы узнали подробности презентации вновь испеченного исполнительного директора и радовались бы событию не менее, чем стишатам про белую лебедь, но вот беда, президент нашей готовности не разделял.
- Ты чего, курвий пух, натворил? - допрашивал он свою секонд хэнд с пристрастием и в нашем присутствии.- Любовницу Шамиля по заднице хлопнул - ладно, свои люди, она тебе сдачу на физиономию выложила. Швейцара увольнял, куртки тебе не подал - тоже приемлемо, чихал он на тебя с высоты ворот, как на рядового барана. Каратиста перед охраной изображал - это твое личное спортивное счастье, им чучело для тренировок сгодится. Но кто тебе позволил шеф-повара учить готовить?
- Непрожаренный беф подал,- дрожал слезой голос Бобы. - Так тебя мэтр спросил: вам лондонский или обычный? Обычный вашему благородию не подошел, лондонского захотелось, а он с кровью и подается. Понял, балбес эдакий?
- Непорядок, босс, в <Павиане>, когда вас нет,- не унимался Боба.Полный бардак, темные личности, миньетчицы под столами, у нас престижное заведение - как это, как это, не могу, хоть увольте, а повар хоть бы объяснил, я ему по-русски, а он драться полез...- круче заплакал Боба. Наши зачерствевшие на звериных коммерческих тропах души жалели его натурально, когда мы представили здоровенную, как американский бифштекс, ладонь повара-афганца, немого от рождения и незаменимого спеца, которой он отшлепал Бобу по заднице. Ссадины и синяки на его физиономии вызывали недоумение: наш повар - существо мирное. Не иначе с белой лебедью лобзался, куда охрана спровадила Бобу до выяснения обстоятельств.
- Запомни на будущее,- прервал сентенции Бобы президент,кухня - удел посвященных. Отныне ты в <Бабуин> не ходок. Сиди в офисе. Топай, осваивай рабочее место.
На потуги остаться в посвященных президент внимания не обратил. От Бобы отмахнулся. Всех отпустил. Главпальто остался. Маленько шеф не прав, считали мы. Ранимая душа пиита может кровоточить бесконечно и мало ли какую заразу подхватит. И это в то время, когда станция метро <Речной вокзал> закрылась на очередной ремонт. Ну, не осилил мужик пьянящих ветров на вершине, сорвался, бывает. Его вельможный тезка при невыясненных обстоятельствах где-то за городом очень недорого в осенней водичке полоскался - сошло. Не в Штатах, чай, живем. А сколько Майклу нашему сходило за отлучки? Как исчезает речистая птица, жди событий. Кто-то скажет: так, доисчезался! Так и вотчины нет. И это не наша мораль, у партийцев своя: ворон ворону глаз не выклюет. А Боба беспородный, без морали живет, его ранимая индивидуальность могла всем нам стоить дорого.
Отсутствие морали - тоже мораль. Из уст самого Бобы мы неплохо знали послужной список его подвигов. В застойные годы, живя в глубинке, слыл он диссидентом. Шумел по всякому случаю, авторитет нарабатывал среди обывателя. Этакий справедливец в партийных рядах, буревестник: куда хочу, туда лечу. Но за кормом к партийным бонзам летал. Дадут новую квартиру, он отдохнет от летаний немного. Машину из партийцев выколотит, еще отдохнет. Надоело, исключили из рядов. Так не важно, что ростом мелок, фигурой хлипок бульдозером въехал на Старую площадь, первые же дубовые двери с ходу протаранил. Едва от партийцев перестроечным душком понесло, Боба кинул свой партбилет - и в горнило событий, в Москву, в <Апрель> записываться, телефон
