когда он ударил меня по лицу и на мгновение отвернулся, я не помня себя от обиды и гнева, схватил первое, что попалось на глаза лежавший рядом с пакетом музейный каменный топор, и ударил Гилевского в затылок. Он упал. Я не думал, что убил его, так оглушил, ведь я не был готов к тому, что увижу.
- Таким топором? - Кира извлекла из ящика стола топор.
- Да. Где вы его взяли, я же выбросил его потом на улице в урну? - не поняв, воскликнул в нервном возбуждении Чаусов.
- Что было дальше? - не ответила Кира.
- В замках сейфа торчали оба ключа. Он, видимо, не ожидал, что в такое время кто-нибудь пожалует, отпер сейф и извлек пакет. Он все время хранил его там. Изредка на всякий случай перепрятывал и вновь возвращал на место. Я запер сейф, второй ключ и пакет забрал и ушел.
- Каким образом?
- В задней комнате хранилища есть еще одна дверь, я знал о ней, я снял крюк, протиснулся меж стеллажами, вышел на внутренний балкон, по нему и ушел, - Чаусов полез в карман, вынул длинный ключ и положил Кире на стол, затем наклонился, достал из целлофанового мешка с ручками большой серый пакет, перевязанный тесьмой, положил рядом с ключом, вздохнул: - Вот и все.
- Из каких соображений вы принесли и ключ, и пакет?
- Я понимал, что сегодня все будет кончено. Виктория сказала мне, что была у вас.
- Вы просматривали содержимое пакета?
- Разве я мог удержаться?! Это же бесценно!
- Что-нибудь взяли оттуда?
- Ни клочка, клянусь! Все, что там было, все на месте.
Кира развязала пакет, ей тоже не терпелось хотя бы взглянуть на то, ради чего возникли такие страсти. В пакете было много писем, конверт из плотной бумаги, в котором лежали листки ватмана. Потом пальцы ее нащупали металлические предметы. Она извлекла их - тяжелые столбики, похожие на зубильца, расплющенные, блестевшие металлом с одного конца, словно по ним еще недавно били молотком.
- Что это? - спросила Кира.
- Это самое дорогое - личные клейма Диомиди. Они наносятся на изделия методом штамповки, посмотрите противоположный конец.
На противоположных концах столбиков она увидела какие-то завитушки.
- В какую урну вы выбросили топор?
- Возле музея, за углом.
Кира поняла, что топорик этот ей не найти - из урны со дня убийства уже не раз выбрасывали мусор.
- Чем вы объясните всю возню и ложь Гилевского вокруг пакета: то он заявляет, что не уходит на пенсию, то уходит сразу после 100-летнего юбилея, то заявляет, что возвратил пакет дочери Диомиди, но по датам все это не сходится: письмо из пакета попадает американскому автору до того, как Гилевский якобы передал пакет дочери? Как все это понимать?
- Он хотел вывезти пакет из страны.
- Куда, кому? - спросила Кира.
- Полагаю, в США.
- Зачем?
- Просмотрите пакет, прочитайте имеющееся в нем письмо Сэма Шобба, и вы поймете.
- Он хотел это сделать все сорок лет?
- Не думаю. Сперва он просто сидел, как собака на сене, на этом пакете. Видимо, мысль переправить пакет в США родилась у Гилевского не так давно. После какого-то сигнала оттуда. И вот подвернулся случай - скандал на аукционе, поднятый Кевином Шоббом, и приглашение Гилевского в качестве арбитра.
И тут Кира вспомнила беглую, мало что сказавшую ей тогда запись, сделанную рукой Гилевского на формулярной картонке: 'Затея проста по замыслу, сложна по исполнению. Его надо убедить, что мое согласие лишено меркантильных помыслов'. Кого и в связи с чем Гилевский собирался убеждать? Шобба? В чем? Эту карточку она нашла в бумагах Гилевского, где была и овировская анкета для выезда за рубеж.
- Напишите все, что вы мне сейчас рассказали, не упуская мелочей, Кира взяла из стопки несколько листов бумаги. - У вас ручка есть?
- Нет, - бледный, уставший, он чуть прикрыл дрожавшие веки...
- Ну что ж, Кира Федоровна, поздравляю, - сказал Щерба.
К моменту их беседы Кира успела внимательно ознакомиться с содержимым пакета: старые счета, письма от заказчиков, от поставщиков, приватные от каких-то приятелей.
- Два дня назад я получил письмо из Израиля от одного давнего знакомого, - сказал Щерба, протягивая ей конверт. Слева на конверте была марка - желтая птичка с черными крылышками. Кира извлекла письмо. Написано оно было на тетрадном листке в клеточку старческими шатающимися буквами:
'Дорогой Михаил Михайлович! Получил ваше письмо. Как обрадовался, представить не можете. Вот ведь, вспомнили старика! Что вам сказать? Живу я на пенсию, как сами понимаете. Квартира есть, конечно, не сравнить с той, какая была - та была трехкомнатная, светлая, паркет. Тут паркетом и не пахнет. Все бы ничего, если бы не жара, мучаюсь при моей гипертонии. Познакомился с местными ювелирами. Дело это тут поставлено солидно. Какой инструмент, аппаратура! А я всю жизнь калечил глаза, все делал кустарно.
Теперь о Вашем вопросе про Кевина Шобба. Я знавал от многих людей еще лет сорок назад про его папашу, Сэма Шобба. Это был очень известный ювелир, он начал свое дело еще в тридцатые годы, а к концу сороковых развернулся вовсю. Набрал хороших мастеров, открыл несколько мастерских и магазинов. Умер он, кажется, году в сорок девятом или пятидесятом, все перешло к его сыну Кевину. Этот работает с размахом, держит марку. Но имейте в виду на всякий случай: большой плут, гешефтмахер. Года два назад приезжал сюда, вынюхивал, сманивал солидных мастеров для какого-то нового дела, которое готовится развернуть. С ним будьте поосторожней. Вот и все, что могу сказать.
Живу я здесь, как все мы эмигранты, кучкуемся, язык этот я никогда не выучу. Дети выучили, слава Богу, работают. Я, как все старики здесь, живу прошлым. Мне ведь уже восемьдесят два, так что скоро в дорогу. Еще раз спасибо за письмо. Передайте привет Арончику, скажите этому старому какеру, пусть работает, сколько сможет. Без работы тоска. С наилучшими пожеланиями Ваш Лев Исаакович Канторович из Хайфы'.
- Ну что ж, это укладывается в то, что теперь знаю я, - сказала Кира, дочитав письмо.
- Что вы имеете в виду?
Она положила на стол Щербе пакет Диомиди, развязала тесьму и, порывшись в пакете, достала письмо, протянула Щербе.
- Прочитайте.
Щерба надел очки, висевшие у него на цепочке на груди, стал читать:
'Глубокоуважаемый господин Диомиди! Пользуюсь оказией: из отпуска в Америке возвращается в Россию мой добрый знакомый, сотрудник нашего посольства, господин Хьюз. С ним и передаю это письмо, он найдет возможность доставить его вам. Поскольку в вашей стране послевоенная разруха и голод, никому, разумеется, нет дела до ювелирных красот. Но было бы преступно, если бы из-за этого мир перестал восхищаться вашим талантом. Поэтому у меня к вам серьезное предложение: в ближайшее время в Америку совсем возвращается сотрудник нашего торгпредства в России господин Гренсон, он вам позвонит. С ним вы могли бы передать для меня все ваши новые замыслы - эскизы, и, главное - ваши личные клейма. Я найду лучших ювелиров, и они исполнят все Ваши замыслы. С уважением Сэм Шобб. 29 марта 1949 года. Филадельфия'.
- Н-да, - отложил письмо Щерба. - Написано-то по-русски.
- Кто-то, наверное, перевел Шоббу. Но по неизвестным нам причинам Диомиди не воспользовался тогда этим предложением. Вот, - Кира извлекла из пакета плотный конверт, из него штук десять листков ватмана размером с открытку, разложила их перед Щербой. - Это и есть эскизы.
На ватмановских листах тончайшим чертежным пером были нарисованы различные изделия, отдельные фрагменты их: большая брошь, конфетница, диадема, широкий браслет, солонка, лопаточка для торта, сахарница. Под каждым эскизом указывался материал: 'золото', 'чеканное серебро', 'золото-черный жемчуг',
