Была во взгляде добром разлита
Отеческой заботы теплота:
Хлад безучастья был ему неведом,
Он чуток был и к радостям и к бедам.
Он людям отдал сердце и печали,
Но в небе помыслы его витали.
Так и утес, громаден и могуч,
Царит высоко над громадой туч,
Завесой облак грудь заволокло,
Но нимб сияньем увенчал чело.
За тем забором, вдоль дорог бегущим
В утеснике, бесхитростно цветущем,
В шумливом доме местный грамотей
Учитель сельский - обучал детей.
Он словом был суров и нравом крут.
Я знал его - и знал лентяй и плут.
Все чувствовали по прищуру глаз,
Какие беды ожидают нас;
И долго ликованья шум не молк,
Коль он шутил - а в шутках знал он толк;
И, шепотом сменившись, празднословье
Теряло пыл, когда он хмурил брови.
Но все же был он добр - жестокосердье
В нем было от чрезмерного усердья.
Изрядными его считались знанья,
Ведь знал он счет и знал правописанье,
Ведь знал он, как на месте землю мерить
И как приливы по луне проверить,
Он знал счисленье лет, счисленье дней
И кое-что гораздо мудреней.
Он, с пастором вступив в ученый спор,
Был в выраженьях, как никто, остер
Мудреным и затейливым реченьям
Толпа внимала с жадным восхищеньем,
И удивлялись искренне крестьяне,
Как голова вмещает столько знаний.
Но слава миновала. Даже мест,
Где он блистал, не вспомнит люд окрест.
Где терн колючий ветви ввысь простер,
Там прежде вывеска манила взор.
В низине дом ютится, у оврага
Там в кружках пенилась густая влага,
Там собирались парни отдохнуть,
И старики туда знавали путь.
Здесь разговор вели неторопливо
Вокруг вестей еще старей, чем пиво.
Воображенье живо и наглядно
Рисует прелесть горницы нарядной:
Отмыты добела, сияют стены,
И пол песком посыпан неизменно,
Часы, резной оправою кичась,
Мелодию играют каждый час;
Сундук лишь днем вместилище для платья,
А ночью служит жесткою кроватью;
Картинки всем известны назубок:
Двенадцать правил и игра в гусек;
Трещит очаг, когда зима жестока,
А летом пук цветов ласкает око;
От чашек черепки - живой укор
К каминной полке привлекают взор.
Великолепье оказалось бренно
Утратили былую славу стены.
И темен дом стоит, и пуст, и нем
И не порадует людей ничем.
Сюда крестьянин не стремится боле,
Чтоб песни петь, закончив труд на поле.
Здесь пахарь и цирюльник не болтают,
И песен дровосек не распевает,
Кузнец с лица не утирает пыли,
Расправив плечи, не внимает были,
И сам хозяин в доме не хлопочет
И с шумными гостями не хохочет,
И скромная девица нежной губкой
Уж не целует кругового кубка.
Пусть осмеет богач, презрит гордец
Простые радости простых сердец
Как мне мила крестьян любая шалость,
Пред ней весь пышный блеск искусства - малость!
К стихии игр, рожденных естеством,
К их безыскусности мой дух влеком.
Нам сердце веселит игра такая,
Границ не зная и не докучая.
А мишура полночных маскарадов
С распутной прихотливостью нарядов,
Не утолив и доли вожделений,
Становится источником мучений.
И, утонченных нег вкушая сладость,
Душа скорбит: 'Ужели это радость?'
О, зрите, государственные мужи,
Ведь истине не чужд ваш ум досужий,
О, зрите днесь богатых процветанье
И бедняков несчастных прозябанье!
Пусть отличит рассудок ваш надменный
Страну богатства от страны блаженной.
Гордыня грузит златом корабли,
Безумье ждет их у родной земли.
Растут у алчных сверх желанья клады,
Английских богачей плодится стадо.
Сочтем барыш. Богатство - лишь названье,
Не стало больше наше достоянье.
Сочтем потери. Отбирает знать
Надел, который многих мог питать,
Для парка и ухоженных озер,
