— Осторожно!
Вернулись! Вернулись, дьявол их побери. Дерракотт вскочил, пошатнулся, но умудрился не упасть. Закусив губу, он стоял и смотрел, как Фрэнси расстилает плащ, а стрелок укладывает на него неподвижное тело. Глоу и Кэтсбри не было, Хью не стал спрашивать, где они, все было ясно и так. Меч Фрэнси лежал на примятой траве, и кровь на нем была свежей. Хорошо, что Джон силен как бык, он нес Эдмунда, пока другие прикрывали ему спину. Хорошо, что Эдмунд не отличался богатырским сложением, хотя и был первым бойцом Олбарии… Был… Больше не будет, воин проиграл трусу…
Отогнав огрызнувшуюся боль, Хью Дерракотт стал на колени перед тем, кто еще утром носил корону Олбарии. Хотя при чем тут корона?! Хью был верен сюзерену, но любил он человека, и человек этот стоил любви как никто другой. Его любили все, кроме тех, кто ненавидел.
Эдмунд лежал на алом рыцарском плаще и, казалось, спал. Он казался хрупким и очень молодым, младше своих неполных тридцати трех. Будь прокляты убийцы во веки веков, прокляты до последнего колена! Фрэнси молча расправил темные волосы короля, нечаянно коснулся ссадины и виновато отдернул руку.
Эдмунда Доаделлина убили в спину, спереди на теле виднелось лишь несколько синяков, и еще была ободрана щека — когда победители сдирали с убитого одежду и доспехи, они не церемонились.
Джон дважды обошел поляну и остановился у куста боярышника. В здешних краях «королевский куст» растет везде. Боярышник был и на королевском гербе, боярышник и меч в серебряных ножнах. Доаделлины клялись защищать Олбарию, именно защищать. Эльфы короновали первого Доаделлина венком из цветущего боярышника, но это было давно, и это было весной, а теперь — осень, и боярышник усыпан кровавыми ягодами…
Жар костра заставил вздрогнуть темные ресницы, в сердце Хьюго встрепенулась безумная надежда, но куда там! Рука Эдмунда была ледяной, и Дерракотт сжал ладонь короля в своих, словно мог ее отогреть. На среднем пальце Эдмунд носил кольцо, память об отце, теперь оно исчезло. Мародеры или Дангельт? Хотя какая разница…
Стрелок вынул нож и принялся срезать куски дерна. Фрэнси что-то сказал, наверное, предложил помощь, Джон Лейси покачал головой, давая понять, что справится. Лорд Элгелл кивнул, отошел, сбросил куртку и принялся стаскивать с себя рубаху. Хью не сразу сообразил, зачем, а поняв, взялся за свои сапоги. Эдмунд ляжет в могилу одетым, как рыцарь.
Они кончили одевать убитого, и Фрэнси тихо сказал:
— Нужна корона…
Хью с недоумением уставился на друга. Перед боем Эдмунд велел закрепить корону поверх шлема, сейчас она, должно быть, в руках Дангельта. Серебру все равно, чью голову венчать.
— Боярышник, — решил Фрэнси, — венок из боярышника.
Алые ягоды, сменившие белые цветы. Фрэнси прав.
— Хорошо придумано, милорд, — Джон закончил срезать траву и глубоко вздохнул, словно лошадь. — Только сплести-то их как?
— Мы их привяжем, — Хьюго сорвал с шеи графскую цепь, — вот сюда…
Они сделали корону из сложенной вдвое цепи, к которой приладили листья и гроздья ягод. Элгелл поцеловал мертвого в лоб и в скрещенные руки и осторожно возложил венец из боярышника на темные волосы. Красные ягоды казались каплями крови.
— Словно сын Божий, — прошептал Джон, кусая губы, — прими Господи его душу.
— Нужно найти священника, — шепнул Хью. — Король Олбарии должен лежать в освященной земле…
— Не надо, милорды. Место здесь хорошее, чистое, а Господь и так знает, кто чего стоит. Ему, — стрелок поклонился мертвому, — ходатай не нужен, чист он. А попа искать — мало ли на кого нарвемся. Негоже, чтоб до него вдругорядь добрались.
— Вы правы, Джон, — лорд Элгелл говорил со стрелком, как с равным. — Господь не допустит, чтобы ублюдки нашли могилу и надругались над ней, хотя…
Фрэнси осекся. Хью знал, о чем тот думает, потому что сам думал о том же. Почему Господь позволил восторжествовать подлости и предательству? Почему?!
Если б Эдмунд поменьше прощал врагов и побольше думал о себе, он был бы жив! И не только он. Милосердие короля обернулось бедой для всей страны. Потому что захватившие власть за чужие деньги Дангельты будут расплачиваться с кредиторами, а кредиторы эти — исконные враги Олбарии. Потому что оголодавшие ничтожества будут драть три шкуры с народа, и пройдет не меньше сотни лет, пока они насосутся. Потому что совесть, честь и милосердие будут забыты, а править будут зависть и корысть… А совесть и честь останутся здесь, в одинокой могиле под кустом боярышника.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ВЕСНА. НАШЕСТВИЕ
I
Дженни с трудом подняла тяжеленную бадью и выплеснула в корыто. Свиньи, расталкивая друг друга, устремились к долгожданному вареву, Дженни поставила бадью на землю и утерла лоб рукавом. День только начинался, а она уже валится с ног. Ну кто ж виноват, что она уродилась такой хилой? Пока мать была здорова, они хоть как-то сводили концы с концами, но теперь на троих едоков — одна работница, и та никудышная!
— Опять стоишь, мерзавка! — Миссис Пулмсток, необъятная в своей розовой юбке и украшенном сальным пятном переднике, стояла на крыльце. — Как жрать, так за троих, а как работать, тебя и нет!
Девушка вспыхнула и помчалась на кухню, где ее ждали немытые миски и мистер Пулмсток, которого хлебом не корми, дай ущипнуть служанку. Хорошо хоть Дженни хозяин замечал, лишь когда под рукой не оказывалось Мэри или Кэт. Мэри и Кэт были красавицами, а в «Белом быке» служили потому, что им нравилось разносить вино и смеяться. Дженни им не завидовала: трактирное веселье девушку не привлекало, а раскрасневшиеся, пахнущие пивом и вином гости казались опасными, как племенной бык дядюшки Тоби. Дженни тенью скользнула в самый дальний уголок и взялась за посуду, которой за утро
