Ева сидела на краю постели, одну руку оставив на телефонной трубке, а другой рукой поддерживая на груди кружевной халатик. Подняв голову, она взглянула на Неда. Она раскраснелась. Длинные шелковистые волосы, окружавшие лицо темным, блестящим облаком, сильно растрепались. Она подняла руку и пригладила их. Блеснули розовые ногти на белых пальцах. Отчужденная и далекая в своей близкой беззащитности, полная сдержанной, скрытой игры, она была в эту минуту так хороша, что свела бы с ума любого.
Нед не отрывал от нее глаз. Вынув из кармана пачку сигарет и зажигалку, он закурил и глубоко затянулся. Пламя зажигалки прыгало и танцевало, пока он не загасил его. Все нервы у него напряглись, но он старался не подавать виду. В спальне нависла душная, тяжелая тишина, и даже тиканье часов не нарушало ее.
Нед не спешил.
– Ну ладно, – начал он наконец. Ему пришлось откашляться. – Говори уж.
– Что сказать?
– 'Бери шляпу и уходи'.
– Бери шляпу, – спокойно повторила за ним Ева, – и уходи.
– Ясно. – Он внимательно поглядел на кончик сигареты, опять затянулся и выпустил дым. – Совесть мучит, а?
Конечно, он не угадал. Но доля правды в этом была, причем достаточная, чтобы лицо Евы так и вспыхнуло.
Нед, развалясь в кресле и все еще изучая кончик своей сигареты, продолжал с повадкой бывалого следователя:
– Скажи-ка, милая, а тебе не тошно?
– Отчего же?
– Да из-за дружбы с Лоузами.
– Знаешь, Нед, тебе этого просто не понять.
– Ну да, я недостаточно благороден? Я не так благороден, как тот кретин в доме напротив?
Ева вскочила, поправляя халатик. На талии его прихватывал розовый атласный поясок, поясок этот вечно развязывался, и сейчас Еве пришлось опять завязывать его.
– Зря, между прочим, ты выбрал тон обиженного ребенка, – сказала она. – Меня этим не проймешь.
– При чем тут это? А когда ты беседуешь с ним, твой тон просто невыносимо действует мне на нервы.
– Правда?
– Правда. Ты ведь умная женщина.
– Спасибо.
– Но когда ты говоришь с Тоби Лоузом, ты будто нарочно стараешься быть поглупей, чтоб к нему приспособиться. Господи, надо же! Какие излиянья! Шоу, видите ли, «мил». В конце концов, тебе удастся себя убедить, что ты такая же дура, как Тоби. Ведь если ты этак с ним беседуешь, пока еще вы не поженились, что же потом-то будет? – он говорил вкрадчиво. – Неужели же тебе не тошно, Ева?
– Ну как? – осведомился Нед, выпуская новое облако дыма. – Что, правда глаза колет?
– Я тебя не очень-то испугалась.
– Да что ты знаешь про этих Лоузов?
– А что я знала про тебя до того, как мы поженились? И много ли я узнала с тех пор о твоей прежней жизни? Только что ты эгоистичен…
– Положим.
– Груб…
– Ева, милая, мы же говорим о Лоузах. Ну, что тебя там пленило? Их добропорядочность?
– Конечно, мне хочется быть добропорядочной. Как всякой женщине.
– Ах, скажите!
– Оставь, милый, это же неумно. Пойми, они мне нравятся. Мне нравится и мать семейства, и отец семейства, и Тоби, и Дженис, и дядя Бен. Они доброжелательны. Они живут так, как надо, и все же они не зануды. Они такие, такие, – она поискала слово, – нормальные.
– А отцу семейства нравится твой счет в банке!
– Не смей!
– Доказать пока не могу. Но погоди, вот…
Нед смолк. Он провел рукою по лбу. Минуту он смотрел на нее с искренним – она готова была поклясться – глубоким чувством: что-то новое – растерянность, отчаяние и даже мягкость во взгляде.
– Ева, – выпалил он. – Я этого не допущу.
– Чего ты не допустишь?
– Я не допущу, чтоб ты совершила ошибку.
Когда он двинулся к туалетному столику, чтобы раздавить окурок в пепельнице, Ева вся напряглась. Широко раскрыв глаза, она смотрела на него. Она знала его до тонкостей и почуяла в нем нечто вроде ликования. Нед зажег новую сигарету и снова повернулся к Еве. На сияющем лбу его, под светлой шапкой кудрей пролегли морщинки.
– Ева, а я кое-что узнал сегодня в «Замке».
– Ну?
– Говорят, папаша Лоуз, – продолжал он, выпуская дым и кивая в сторону окна, – туг на ухо. Но все же, что, если я отдерну шторы и крикну во все горло: «Как дела?»
Молчание.
Ева ощутила приступ дурноты, напоминающий начало морской болезни. У нее даже в глазах потемнело. Все было как во сне. Густой дым сигареты в душной спальне. Синие глаза Неда в этом дыму. И ее собственный голос, совершенно чужой и далекий.
– Ты не сделаешь такой гадости!
– Почему же? Не вижу тут никакой гадости, – спокойно возразил Нед и ткнул в нее пальцем. – В чем ты провинилась? Ты чиста, как ангел, разве нет?
– Да.
– Повторяю. Ты – воплощенная добродетель. Я – злодей из мелодрамы. Я ворвался сюда силком, хотя у меня и был ключ. – Он повертел его на пальце.
– Предположим, я подниму шум. Тебе-то чего бояться?
У нее пересохли губы. В глазах рябило. Все происходило как будто в страшной пустоте, и каждый звук шел словно с огромного расстояния.
– Я хам, и меня надо бить – вот пускай твой Тоби Лоуз и попробует. Ты хотела меня вышвырнуть, верно ведь? Твои преданные друзья тебя знают и поверят каждому твоему слову. Отлично! Ну, а я ничего не стану опровергать, честное слово. И раз я тебе так противен, раз это такие прекрасные люди, как ты изображаешь, так почему же ты сама-то не зовешь на помощь, а вся трясешься, когда я собираюсь кричать?
– Нед, я не могу объяснить…
– Почему это?
– Ты не поймешь.
– Почему это?
Ева махнула рукой в полной беспомощности. Разве так, сразу, ему объяснишь?
– Скажу тебе только одно, – сказала Ева. Она говорила спокойно, хоть глаза ее наполнились слезами. – Мне лучше умереть, чем чтобы кто-то узнал, что ты тут был сегодня.
Нед мгновение смотрел на нее.
– Правда? – сказал он. И тотчас направился к окну.
Первым движением Евы было выключить свет. Она метнулась к выключателю, путаясь в полах халата, атласный поясок которого опять развязался. Впоследствии она никак не могла припомнить, кричала она или нет. Споткнувшись о пуф, она дотянулась до выключателя, с трудом удержалась на ногах, выключила лампу
