— Молдер, — обозлилась Скалли, — я когда-нибудь выдумывала что-то подобное?
Призрак вздохнул и вынужден был признать, что нет. Он задвинул труп обратно в холодильную камеру.
— Ну что ж, — безнадежно сказал он. — Может быть, вот и все…
В морге не было тепло, но сейчас Скалли стало по-настоящему холодно. Даже щеки занемели.
— Вот почему Скиннер бежит, — продолжил Молдер. — Он боится.
— Что виноват? — предположила Дэй-на. Ей было страшно.
— Он не знает, что это не он. Понимаешь? Он не может быть уверен, что это не он.
За окном идет дождь. Так легко представить, что больше ничего нет. Только дождь, стеной отгородивший тебя от остальных. Там тоже шел дождь. Там он шел все время…
…Кто-то шепотом выругался в темноте, на него привычно шикнули.
— Да ладно… — зашипел в ответ нарушитель спокойствия. — Гуки далеко.
На него опять шикнули. Просто для порядка.
Зашуршала трава, кто-то присел рядом.
— На что уставился? — еле слышно спросил сержант.
Он кивнул на луну в разрыве туч:
— Слишком светло…
— У тебя есть другие предложения? — хмыкнул сержант.
Он промолчал. Предложений у него не было, да и сержантом спорить он не собирался. Они уже как-то раз и навсегда выяснили отношения и с обоюдного согласия больше не возвращались к этой теме. Да и вообще разговаривать не хотелось.
Джунгли вокруг жили ночной жизнью, в первые дни он заснуть не мог в этом гаме, потом привык и перестал замечать.
Он вытряхнул из мятой пачки сигарету. Сунул в рот и понял, что курить не хочется.
— Последний раз, — сказал сержант, залезая пальцами в пачку.
— Чего?
— Дембель у меня через три дня, — пояснил сержант. — Расплевался.
— Умгм…
— Ладно, пошли… Пора.
Они успели сделать всего несколько шагов, когда кто-то недалеко наступил на мину — привет обеим ногам до колен. Второй столб огня и грязи поднялся с другой стороны, там, где шел взводный и еще пара ребят. Он побежал к ним, а позади бежал врач. Все остальные были сбиты с толку, никто не мог сообразить, то же произошло. Кто-то кричал, что они влипли в минное поле, кто-то — что в парней попал снаряд, кто-то — что они попали в засаду. От взводного не осталось и следа. Второй из парней, Дикки Бэрд, лежал на том, что осталось от его спины. Казалось, что он все еще в сознании, что он говорит, только губы у него были синие. Он был похож на Страшилу из Страны Оз, только соломы не было, а грудная клетка напоминала недожаренный антрекот. Медик сделал ему укол — должно быть, морфина, — и пошел к другому раненому. Тот был в лучшем виде. По крайней мере, он был без сознания, только все внутренности у него вырвало, а крови натекла целая лужа.
Прилетел вертолет, но пилот испугался минного поля, так что пришлось на руках тащить парней туда, где вертолетчики пожелали зависнуть. Бэрд умер во время полета, второго, Чамберса, прооперировали. Потом выяснилось, что ранило его не осколками мины, а костями Дикки Бэрда.
Почему-то ему казалось, что очень важно найти взводного. Наверное, потому что хуже нет лежать раненому, беспомощному, покинутому однополчанами, и ждать, когда придут «гуки». Взводного отыскал сержант. На одном дереве висели обрывки американской формы. Рядом валялся ботинок с ошметком ноги. Вот тут он сломался и заплакал.
Боль пришла горячей волной, и он захлебнулся в ней — серый сумрак стал бурым, потом черным, и не по делу вспомнилось, как однажды чуть не утонул в детстве, было очень похоже, боль так же вцепилась в горло и не давала дышать… Очередь опрокинула его на спину, и тут на самом деле в легких не осталось воздуха, только что-то вязкое и горячее хлюпало в груди. А потом — словно во сне — он смотрел почему-то сверху, как будто из лодки, перегнувшись через борт, и вода была до того прозрачная, что было видно дно до последнего камешка. И на этом дне лежали люди, много людей, лежали вповалку, в нелепых позах, запрокинув к дождю уже слепые лица. Одного из них он узнал не сразу…
Бутылка звякнула о край стакана. И тут же раздался звонок в дверь.
— Привет.
Он сумел выжать из себя улыбку, точнее нечто вымученное и кривое. Губы точно свело судорогой, они онемели и не слушались.
— Ты не подходил к телефону.
— Да, он звонил и звонил. Я его выключил, — он продолжал стоять в дверях, перекрывая вход. — Я и так не слишком хорошо сплю в последнее время…
Помолчали, глядя в разные стороны.
— Так ты пригласишь меня войти? — спросила Шерон. — Или мне приниматься за строительство Ковчега?
— Проходи… — он неохотно отодвинулся. Шерон скинула ярко-красный дождевик, не дожидаясь помощи, положила плащ на картонные коробки. Этими коробками была заставлена вся комната.
— У тебя так и не дошли руки распаковать вещи…
— Ты прекрасно знаешь, чем я занимаюсь, — огрызнулся он. — В основном, работаю.
Шерон бродила по комнате. Скиннер смотрел в окно. Пауза затягивалась. Оба ждали, кто начнет первым.
Белые голые стены. Знакомые вещи, рассованные по коробкам и вытаскиваемые по мере надобности (не слишком активно, потому что вынуты были лишь лампа, подушка и магнитофон — и это за восемь месяцев), все это выглядело странно. Зеркала, прислоненного к стене, Шерон не помнила, похоже, оно вместе со старым диваном и креслами осталось от прежних хозяев квартиры. Журнальный столик. Бутылка. Стакан. Не густо. На кухню она вообще побоялась заходить. Скорее всего, там только пыль и пустой холодильник.
Наконец, Скиннер отвернулся от окна и со вздохом сложил руки, глубоко засунув ладони под мышки, привычно отгораживаясь от всего мира:
— Ну, Шерон, и что ты здесь делаешь? Она неловко улыбнулась.
— Сама толком не знаю. После того, как я увидела тебя сегодня, я не знала, что я еще могу сделать.
— Тебя так распирает от любопытства?
— Нет, — она подошла ближе. — Я приехала вовсе не за этим. Я хотела убедиться, что с тобой все в порядке.
— Со мной все в порядке, — отрезал он. — Единственно, что компания мне сейчас ни к чему.
Она сделала еще один шаг к нему. Он отодвинулся.
— Я — не компания, я — жена.
Еще один шаг вперед, и еще одно движение назад. Скиннер тоскливо подумал, что сейчас он упрется спиной в окно, и при следующем маневре так и случилось.
— Бывшая жена, — уточнил он. — Ты же вроде как напросилась на развод.
— Только потому, что у тебя самого смелости не хватило. Вот ты и свалил все на меня.
— Что ж, — хмыкнул он, — по крайней мере, честно.
Мы ругаемся, тоскливо подумал он. И как будто начали чуть ли не с того самого места, где остановились восемь месяцев назад. Ловко. Ему было плохо. То самое «плохо», когда ничего не болит, но нечем заполнить пустоту. Как будто внутри образовалась дыра, в которую все валится, и сколько не цепляйся за края, они только расползаются под пальцами, как сгнившая ткань.
— Что еще ты хочешь, чтобы я сказал? Шерон виновато улыбнулась.
— Ничего, — обычно по ее лицу сложно было угадать, что она предпримет, но на этот раз он понял. — Я не хочу, чтобы ты вообще что-нибудь говорил.
Она уже подошла совсем близко. Вплотную. Подняла руку и погладила его по щеке. Пальцы у нее были
