— Псевдоним он себе взял какой-то странный. Руль-Всезнайка, так это надо понимать, что ли?
— Может, и так, — с полным равнодушием ответил шериф. — Джаз он действительно знает, как Эй, Би, Си. И ориентируется в нем классно.
— Интересно. А можем мы познакомиться с этим… э-э… Рулем?
Шериф пожал глыбами плеч. Потом махнул рукой куда-то в сторону залива.
— Чего ж не познакомиться. До его мастерской четверть мили, не больше. Айда.
И он поднялся.
Подмышка его форменной рубашки, как успела с содроганием приметить Скалли, была буквально черной от пропитавшей ее неаппетитной влаги. Запах пота, брезгливо подумала Скалли. В лаборатории, как эксперт, надев маску с перчатками и морально подготовившись, то есть поставив в душе некий переключатель с позиции «жизнь» в позицию «работа», она могла ковыряться в любом дерьме ровно столько, сколько требовало дело — но, как женщина была в высшей степени требовательна к гигиеническому состоянию собеседника.
Шериф был ей уже однозначно подозрителен.
Мастерская 18.23
Музыка в мастерской ревела, булькала и клокотала так, что на полках прыгали и играли в пятнашки замшелые, в заскорузлых потеках стаканы, не мытые, похоже, еще со времен убийства Кеннеди. Невидимый певец ощутимо тряс щеками, лягался и глодал микрофон. От акустических ударов, следовавших в строго невразумительной последовательности, дрожали подвешенные к потолку образцы уродцев и ужастиков — оскаленных чучел, полуперепиленных и полупереваренных, вывернутых наизнанку и искалеченных всякими иными изощренными способами.
Руль-Всезнайка трудился, сосредоточенно и самозабвенно согнувшись над перекошенным бугристым черепом очередного монстра. Это было настоящее искусство. И это был настоящий мастер.
Дышать в мастерской было нечем. Концентрированный, будто серная кислота, дух табака и пива бил непривычному человеку прямо в мозг и вырубал наповал.
Куда там подпольным лабораториям по производству героина…
— Всезнайка! — крикнул шериф.
С тем же успехом он мог пытаться завести тихий академический спор о скрытых альбигойских мотивах в поэзии Данте прямо на стадионе во время финального матча национального чемпионата по регби.
— Всезнайка!! — надсаживаясь, повторил шериф.
Он даже сам себя не услышал.
Агенты за его спиной молча привыкали дышать.
Тогда шериф гавкнул.
От хриплого, свирепого лая у приезжих мороз продрал по коже. Даже запись, казалось, на миг застенчиво запнулась, стушевавшись. Руль-Всезнайка крутнулся ужом, с завидной реакцией выставив перед собой руку с каким-то неприятно отблескивающим острым инструментом; похоже, им он и ваял. Шериф аккуратно пригладил лысину и несколько раз повел ладонью сверху вниз: убавь, мол.
С крайне недовольным лицом Всезнайка потянулся и левой рукой с натугой передернул удивительный, просто-таки экзотично допотопный рубильник — таким, вероятно, Оппи в Лос-Аламосе когда-то жахнул первый в мире Эй-Бам.
Внезапная тишина жахнула, как Эй-Бам.
На Руля-Всезнайку стоило посмотреть и в тишине. Судя по всему, он не был обременен никакими физическими странностями, и после кладбищенского шока это уже само по себе могло примирить с любым его своеобразием. Глаза художника под густыми нависшими бровями горели вдохновенным наркотическим блеском, а весь его облик выражал предельную степень раздражения. Он неторопливо вытер руки о тряпку, бывшую явно несколько чище его рубахи, завязанной узлом на плоском мускулистом животе.
— Что это за реликты? — угрюмо спросил он шерифа, не удостаивая ни Скалли, ни Молдера даже мимолетным взглядом.
Скалли едва не обиделась — но как раз иссяк запас кислорода в ее легких, она в очередной раз боязливо втянула носом очередной продолговатый кусочек внешней атмосферы и обо всем забыла.
А Молдер уже начал понимать, что их безупречно элегантный облик, совершенно обыденный и ничем не выдающийся во всех нормальных местах материка, здесь вызывает некое неприятие. Во всяком случае, для Руля-Всезнайки вектор развития моды явно был направлен от пиджака к половой тряпке, от галстука к пластмассовой серьге и от выглаженных брюк к изжеванным и истоптанным бизонами треникам. С его точки зрения, любой причесанный человек был питекантропом.
— Это агенты ФБР Скалли и Молдер, — со вкусом произнес шериф в ответ. — Познакомьтесь, вот Руль- Всезнайка. Он у нас заправляет комнатой смеха.
Всезнайка неторопливо подошел к шерифу вплотную и обеими руками взял его за воротник форменной рубахи.
— Я же просил не называть Кровавый лабиринт комнатой смеха. Просил? Просил! Какого же черта ты…
Но тут в полной мере проявилась в нем врожденная утонченность истинного творца. Чертыхнувшись, он коротко глянул на Скалли, отвел глаза, отпустил шерифа и тихо, виновато произнес:
— Простите, мэм.
Скалли лишь бледно улыбнулась ему в ответ. На самом деле она и впрямь простила бы Всезнайке все, что угодно, и даже на семьдесят лет вперед — если бы он догадался предложить пойти беседовать на улицу.
Но до такого градуса утонченность Всезнайки не дошла.
— Ну, а как его звать? — спросил невозмутимый шериф.
— Как, как… Это тебе не дешевые раз-влекалочки однодневного балагана. Люди приходят туда не ржать. Они приходят бояться. Им там страшно до чертиков.
— Ты уверен? — спросил ироничный шериф.
— Это не комната смеха, это святыня ужаса! — крикнул Руль.
— Ну, святыня так святыня, — согласился добродушный шериф. — Хрен с ней. Тут к тебе иной вопрос.
Молдер понял, что настал его черед.
— Мистер… э… Руль, — сказал он, сделав шаг вперед и протягивая творцу меню. — Хотел вас спросить вот о чем. Ведь вы иллюстрировали это?
— Ну, я.
— Что это за существо?
Руль не растерялся ни на мгновение.
— Это фиджийская русалка, — проговорил он с таким видом, будто его попросили объяснить, что нарисовано там, где нарисован воробей. На какое-то мгновение Молдер и впрямь ощутил себя не знающим элементарных вещей реликтом.
— Ну да? — ухмыльнулся шериф. Руль презрительно смерил его взглядом и отвернулся.
— Что такое фиджийская русалка? — спросила Скалли.
— Фиджийская русалка — это фиджийская русалка, — веско ответил Руль-Всезнайка.
— Вообще-то это хохма, — пояснил шериф. В его маленьких глазках прыгали веселые чертики. — Подделка, которую Барнум с невероятным успехом выставлял в конце прошлого века. Под чучелом был ярлык: «Фиджийская русалка». А всем было прекрасно видно, что это дохлая обезьяна, к которой пришита длинная задница змеи.
— Обезьяна? — переспросил Молдер с внезапной заинтересованностью, природы которой Скалли не смогла понять. Вот если бы шериф сказал, что Барнум выставлял чучело марсианина…
— Да. Макака, что ли. Сделано было так грубо, что никого не удавалось провести. Но Барнум и не пытался. На ярлыке строчкой ниже было написано: «Подлинная подделка».
— Вот потому-то Барнум и был гением, — не сдержавшись, горячо подал голос Всезнайка. — У него в цирке всегда было не понять, где кончается правда и начинается розыгрыш. Одной это фразой он увеличил сборы впятеро. Самая тщательная подделка раньше или позже была бы раскрыта и стала бы всего лишь тщательной подделкой. Самая настоящая русалка раньше или позже стала бы всего лишь чучелом какой-то
