промахнулся.
Перед кабаном открывался обширный, покрытый травой склон с разбросанным там и тут кустарником; ниже шла полоса, пересеченная оврагами, а дальше снова начинался пояс густых зарослей кустарника, протянувшихся вниз до самой реки. На овражистом участке кабана стали настигать; он и собаки скрылись в кустарнике. В следующую минуту все собаки выскочили назад из кустарника, но уже без кабана, хотя он и был только что в этом обществе ведущим. Когда подоспели мальчишки и взрослые, мне показалось, что они пытаются заставить собак войти в заросли, но собаки, как видно, познакомились с клыками кабана и не собирались подчиняться. Явился человек с ружьем, его сейчас же окружили мальчишки и взрослые.
Нам, сидевшим по ту сторону реки, на своего рода приподнятой трибуне для зрителей, разыгрывающаяся сцена на холме противоположного берега была картинкой без слов, так как шум текущей воды все заглушал, и мы только могли услышать донесшийся до нас глухой звук выстрела из старинного ружья.
По-видимому, «спортсмен» также не имел никакого желания войти в кустарник, где укрылся кабан, так как внезапно он вышел из толпы односельчан и уселся на скале, как бы говоря: «Свой долг я выполнил, выполните свой». Столкнувшись с этой дилеммой (собаки после того, как некоторые из них были побиты, упорно отказывались встретиться лицом к лицу с кабаном), сначала мальчишки, потом за ними и взрослые мужчины начали бросать камни в кустарник.
В то время как представление продолжалось, мы увидели кабана, выходившего из нижнего края кустарниковых зарослей на узкую полосу прибрежного песка. Несколькими быстрыми шажками он выбежал на открытое пространство, остановился, замер на несколько секунд, сделал еще два-три шага, снова остановился, потом, немного пробежав, бросился в реку.
Свиньи и дикие кабаны — исключительно хорошие пловцы; существует поверье, что, плавая, они становятся причиной собственной гибели, но это неверно. Течение в реке было сильным, но нет более благородного и храброго животного, чем наш дикий кабан, и когда я увидел в последний раз старого вепря, его сильно сносило в четверти мили от нас, но он мужественно плыл и был близко от берега; я не сомневаюсь, что он благополучно его достиг.
— Был ли кабан на расстоянии выстрела вашего ружья, саиб? — спросил гуртовщик.
— Да… — ответил я, — в кабана я мог попасть, но я брал ружье в Гарвал не для стрельбы по свиньям, которые убегают, спасая свою жизнь, я взял его, чтобы застрелить того, кого вы считаете злым духом и кого я знаю как леопарда.
— Делайте все по-своему, — ответил он, — а теперь, раз вы уже уходите и мы, возможно, никогда больше не встретимся, да будут мои благословения с вами. Время покажет, кто из нас был прав.
Я сожалею, что мне не пришлось снова повидаться с гуртовщиком, ибо он был большой человек, гордый, как Люцифер, и столь же счастливый, сколь бывает длинен день, когда леопарды не убивают его лучших коз и когда храбрость его собак не подвергается сомнению.
БОДРСТВОВАНИЕ НА СОСНЕ
На другой день из Паури вернулся Ибботсон, а следующим утром, посещая деревни, расположенные на горе к востоку от Рудрапраяга, я нашел следы людоеда на тропинке, ведущей из деревни, где предыдущей ночью он пытался сломать дверь хижины, в которой находился ребенок, страдавший от сильного кашля.
Следы, по которым я шел две-три мили, привели меня на гребень горы, туда, где несколькими днями раньше мы с Ибботсоном находились в засидке с громко блеющим козленком.
Было еще совсем рано, и можно было надеяться найти леопарда греющимся на одной из скал этой весьма значительной территории, пересеченной ущельями и оврагами. Я остановился на выступе горы, возвышавшемся над обширной местностью. Вчерашним вечером прошел дождь, развеявший легкий туман в воздухе и позволивший тропить леопарда. Видимость оказалась чудесной, а открывающаяся с выступающей скалы панорама была столь же прекрасна, как и всякая другая, какой можно любоваться в иных частях света, где горы поднимаются до высоты двадцати трех тысяч футов. Непосредственно подо мной расстилалась долина, затем пойма реки Алакнанды; река казалась мерцающей серебряной ленточкой: она извивалась, то появляясь, то исчезая. Гора на той стороне реки пестрела деревнями. Виднелись покрытые соломой крыши одиноко стоявших хижин или длинные ряды домов с шиферными крышами. Эти ряды были индивидуальными хозяйствами, построенными одно против другого, чтобы сократить расходы и сэкономить площадь, так как народ был беден и каждый фут земли, которую можно возделывать в Гарвале, необходимо было использовать для посевов. По ту сторону гор местность была сильно пересечена — виднелись неровные скалистые обрывы, у подножия которых зимой и ранней весной грохотали снежные лавины, а выше скал лежали вечные снега, вырисовываясь на ярко окрашенном голубом небе так ясно, словно они были вырезаны из белого картона. Более прекрасную и мирную картину трудно вообразить, и тем не менее, когда сияющее солнце, теперь посылающее лучи мне прямо в спину, начнет садиться за дальние кряжи снежных гор, ужас и суеверный страх, степень которых невозможно себе представить, пока сам в этом не убедишься, охватит всех и вся, как это происходило в течение долгих восьми лет на всей площади открытого сейчас передо мной пространства.
Целый час я находился на скале, когда заметил двух мужчин, спускавшихся с горы по пути к базару. Они шли из деревни, находившейся в миле выше по горе, в этой деревне я был вчера днем. Люди информировали меня, что незадолго до восхода солнца они слышали, как леопард подавал голос. Мы обсудили возможность подманить леопарда на козу и застрелить его, но, так как в это время у меня козы не было, они предложили привести мне свою из деревни, обещав встретить меня в том месте, где мы сейчас стоим, за два часа до захода солнца.
Когда люди ушли, я стал осматриваться, где бы можно было устроить засидку. Единственным деревом в округе была одинокая сосна. Она росла на вершине горы близко к тропинке, по которой спускались двое моих собеседников. Под ней проходила другая тропинка, идущая по горе и опоясывающая ее склон, пересеченный оврагами и ущельями, в которые я только что вглядывался, надеясь увидеть леопарда. С дерева просматривалась значительная площадь, и, так как оно было единственным деревом и выбора не имелось, я решил им воспользоваться.
Когда я вернулся около четырех часов пополудни, люди уже ожидали меня с козой. В ответ на их вопрос, где я намереваюсь делать засидку, я указал на сосну, и они принялись хохотать. Без веревочной лестницы, сказали они, невозможно влезть на это дерево. Наконец, если мне и удастся это сделать без лестницы и остаться там на ночь, у меня не было бы защиты от людоеда, для которого дерево не является препятствием.
В Гарвале жили два белых человека — Ибботсон один из них, — которые коллекционировали птичьи яйца, когда были мальчиками; оба они умели карабкаться на деревья; и, так как на языке хинди нет поговорки, означающей «не следует создавать себе трудностей заранее», я оставил вторую часть возражений без ответа, довольствуясь тем, что показал им на мое оружие.
Нелегко было влезть на сосну, так как на двадцать футов вверх сучья не росли, но как только мне удалось достичь нижней ветви, остальное было уже нетрудно. Я захватил с собой длинную бумажную веревку, и, когда люди к одному ее концу подвязали ружье, я втащил его наверх и потом взобрался на верхушку дерева, где сосновые иглы укрывали меня.
Люди уверили меня, что коза хорошо блеет; привязав ее к вылезшему наружу корню дерева, они отправились назад в деревню, обещая вернуться завтра рано утром. Коза поглядела им вслед, потом спокойно принялась щипать низкорослую траву у подножия дерева. То, что она еще ни разу не заблеяла, не беспокоило меня. Я был уверен, что вскоре она почувствует себя одинокой и вот тогда, к вечеру, начнет выполнять свой долг, а если продолжит подавать голос и ночью, то с моей высокой позиции будет
