— Не терпится нашему Фалиготу! — с усмешкой сказал он. — Сейчас занесу ему табак, только помоюсь с дороги. Ванна готова?
Глонн вновь фыркнул, кивнул и, сняв со стены светильник, направился к двери в дальнем конце зала, неслышно и ловко перебирая лапами по толстому узорчатому ковру. Аленор пошел следом за ним, на ходу отдирая сорочку от порезов, покрытых засохшей кровью.
В меру теплая ванна отвлекла его от неспокойных мыслей, а бокал легкого ароматного вина из цветочных лепестков привел во вполне благодушное настроение. Переодевшись и тщательно расчесав длинные мокрые волосы, юноша отпустил глонна, наказав позаботиться о легком ужине, и со светильником в руке поднялся по лестнице в боковое крыло замка, где находились покои альда Фалигота.
Дядюшка матери до сих пор не спал — закутавшись в длинный темно-синий халат, отороченный белым мехом, он сидел в глубоком кресле под светильником, положив вытянутые ноги в меховых шлепанцах на скамеечку, и листал увесистый фолиант; Аленор узнал книгу — это были забавные любовные истории, сочиненные лет двести тому назад веселым мерийцем Баклином Улатским.
— О-о, вот, наконец-то, и табачок прибыл! — радостно сказал Фалигот, сдвигая на нос огромные очки в белой костяной оправе. — Без табачка-то и читается как-то не так. Не то удовольствие. Хотя книжица — ого-го! — он хохотнул и с хитрецой посмотрел на внучатого племянника. — Оч-чень полезное чтение, особенно на ночь: такие сны потом снятся, что и просыпаться не хочется! Знаешь эту старую историю, как одному то ли альду, то ли долянину приснилось, что он превратился в этакую изящную искусницу- танцовщицу?
— Нет, дядюшка, не знаю, — оживленно ответил Аленор, выкладывая табак на столик, и с любопытством посмотрел на седовласого крепкого бодряка — участника не то трех, не то четырех десятков далеких морских экспедиций. — Что за история?
— История презабавнейшая! — Фалигот вновь хохотнул и потянулся за табаком. — Так вот, приснилось этому альду, что он танцовщица. Проснулся
— чужая постель, вокруг всякая женская одежда развешена и разложена, и главное — разные юбки танцевальные. Вот он лежит и думает: то ли он альд, которому приснилось, что он танцовщица, то ли танцовщица, которой снится, что она — альд. В зеркало на себя смотрит — альд. А все вокруг — не его, женское.
— А потом пришла и танцовщица, — подхватил Аленор. — Он у танцовщицы ночевал, после большой гулянки. Я где-то уже читал.
— А вот и нет! — с довольной улыбкой ответил Фалигот, бережно и осторожно — чтобы, не дай Творец, не просыпать! — перебирая табак на ладони. — Он был дома, просто все эти вещи воплотились из его сна. Вот так! — Он отправил первую порцию в ноздрю, замер, блаженно закрыв глаза, и оглушительно чихнул. — Вот так! Что ни говори, а илонский табак — это илонский табак. Не чета всякой траве.
— Разве бывает, чтобы сны воплощались? — недоверчиво спросил юноша. — Не в книгах, разумеется, а на самом деле.
— Конечно, мой мальчик, конечно! — Фалигот втянул ноздрей новый заряд.
— Ап-чхи! Думаешь, почему это мы сейчас с тобой разговариваем, а я еще вдобавок и балуюсь — спасибо тебе — отличнейшим табачком? — Седовласый альд с хитрецой посмотрел на замершего юношу. — Да потому, что приснились мы с тобой когда-то какому-нибудь глонну. Или ночной летунье.
— Ты это серьезно, дядюшка? Разве сновидения могут воплощаться?
— Кто знает, мой мальчик… — задумчиво протянул Фалигот. — Кое-кто считает, что мир — воплотившееся сновидение Творца. А почему не мое? Вот заснул я где-то когда-то — и приснился сам себе, и все остальное приснилось. Может быть, я где-то там и сейчас продолжаю спать — а мы с тобой вот разговариваем здесь… вместо того, чтобы тоже спать.
— А почему ты думаешь, что это именно твой сон, а не мой? — с вызовом сказал Аленор, слегка задетый словами Фалигота; иногда ему трудно было понять, где дядюшка шутит, а где говорит всерьез. — Может быть, все это и снится именно мне, а вовсе не тебе.
— Возможно, — легко согласился Фалигот. — Главное, чтобы снились только хорошие сны… — Он внезапно остро взглянул на юношу поверх очков, ссыпал остатки табака с ладони обратно в мешочек. — А тебе не кажется, что с твоими или моими снами что-то в последнее время не совсем хорошо?
— Почему? — не понял Аленор.
Фалигот вздохнул и поплотнее запахнулся в халат. Веселые огоньки в его глазах погасли.
— Неладно что-то у нас в замке, не так ли? Я говорю о своей племяннице. О твоей матери, Аленор. И о ее… муже, — последнее слово Фалигот произнес, скривившись и с явной неприязнью.
— Стоит ли об этом, дядюшка? — с досадой сказал Аленор. — Они не дети и сами в состоянии разобраться в своих отношениях. В конце концов, ее ведь никто не заставлял… не тянул насильно под венец… во второй раз…
Фалигот задумчиво покивал.
— Возможно, ты и прав, мой мальчик. Возможно, все женщины одинаковы, и Даутиция поступила бы так же…
Даутиция была тетей Аленора, родной сестрой его матери и единственной племянницей альда Фалигота. Она ушла неожиданно рано, при родах. Ребенок — мальчик, так и не успевший получить имя, ушел вслед за матерью, не прожив и двух часов. Муж альдетты Даутиции, альд Тронгрин, оставив свою дочь Элинию, кузину Аленора, на попечение альдетты Мальдианы, отправился в странствия куда-то на край света — и за многие годы птицы-вестники ни разу не приносили посланий от него. Подстерегла ли его беда в дальних краях и он ушел из жзни — или же обрел счастье альд Тронгрин и не желал возвращаться? Никто не ведал о том в замке альда Карраганта, и никогда не говорила об отце тихая молчаливая Элиния.
С неспокойным сердцем оставил юноша альда Фалигота. Проходя мимо покоев кузины, он увидел свет, пробивающийся из-за неплотно прикрытой двери — Элиния, наверное, опять сидела за книгами, хотя замок уже накрыла глубокая ночь. Миновав несколько нежилых комнат, юноша повернул в пустынный полутемный переход, застеленный потертыми коврами, и, дошагав до высокого узкого окна с разноцветными стеклами, еще раз повернул и оказался на овальной площадке, где в глубоких нишах стояли каменные вазы с живыми цветами. На площадку выходила единственная дверь — за ней располагались покои Аленора.
На столе у окна ждал его принесенный глонном легкий ужин: большое блюдо с фруктами, салат, кувшин с соком. Сидя в полумраке — горел только один светильник на дальней стене, — Аленор медленно жевал яблоко и задумчиво глядел в окно, за которым не было видно ничего, кроме звездного неба. Мысли его вновь и вновь возвращались к событиям ушедшего дня, а в ушах звучали слова черноглазой мерийки Юо: «Это твоя девушка, альд Аленор…»
Во многих прочитанных им книгах говорилось о любви. Ради того, чтобы найти возлюбленную, пускались в путь отважные воины. Они бились с драконами, слушались советов волшебниц, выдерживали все испытания, которые устраивали им злые невидимки в заброшенных замках, вызволяли из беды зверей- помощников, раскрывали коварные замыслы соперников и недоброжелателей, добывали волшебные камни и перстни, боролись с преграждавшими им путь черными оборотнями и духами ночи. Ради любви мастерил себе крылья и летел на Диолу отважный Ликант, преодолевая холод небес, горячим своим сердцем согревая пустоту. Не побоялся вторгнуться в дали Загробья певец Уллиной, не пожелавший смириться с уходом ненаглядной Аэллии. Страсть ваятеля Олгринда оживила бездушный камень статуи. В пламени войны отбил предводитель островитян Ард Сокрушитель похищенную у него прекрасную Иннемену…
И не только из книг знал Аленор о любви. Были у него и детские увлечения, было когда-то и неразделенное томление подростка по хрупкой большеглазой альдетте Олеллии, живущей в замке за Зелеными холмами. Были, были и другие встречи — на музыкальных вечерах, на турнирах — прелестное личико в ложе зрителей, — в грандиозном театре Имма, на весеннем празднике Возрождения… Пронзающий сердце взор — и сладкая пустота в груди, и туман в голове, и горят щеки, и хочется во весь опор лететь на коне, куда глаза глядят, и доскакать до заходящего солнца… и тоже, подобно Ликанту, добраться до Диолы, пройти черными полями Загробья, сразить двадцать тысяч драконов и положить к ногам возлюбленной ожерелье из самых красивых и самых недоступных звезд.
«Зазвенела душа, как струна… Нет, не будет мне в жизни покоя… За туманной и зыбкой мечтою… за манящей и нежной рукою… устремилась, помчалась она… Дней иных наступает отрада — так назначено мудрой судьбой… И в цветенье нездешнего сада… мы уйдем неразлучно с тобой…»
