— Тебе надо сейчас же скрыться, — сказала побледневшая Густа Юлиусу.
…Олекса встретился с Сиреной на окраине города, на берегу реки. Он был одет для дальней дороги, за спиной — небольшой рюкзак.
— Присядем перед дорогой, — сдерживая слезы, сказала Сирена.
Они присели на поваленное дерево.
— Береги себя, Цико, — нежно сказал Олекса, — в тебе вся моя жизнь.
— Не волнуйся, любимый, — ответила Сирена. — Скоро и я постараюсь выбраться отсюда. Встретимся в Москве.
— Ты же знаешь, ЦК решил, чтобы я покинул край. Не думал, что вот так, тайно, придется уходить мне в эмиграцию…
— На чужбину… — эхом откликнулась Сирена.
— Советский Союз для нас, коммунистов, не чужбина, — поправил ее Олекса. Он решительно сказал: — Буду продолжать борьбу… И чувствую, что скоро возвращусь в Закарпатье с оружием в руках…
Пройдет немного времени, и с небольшого аэродрома в Геленджике поднимется в ночное небо самолет, возьмет курс на Карпаты…
«Прожил я 41 год, из них посвятил 20 лет делу трудового народа»
Угрюмый ехал в легковой автомашине вместе с Софией. Они притормозили у патруля — солдаты только-только выволокли на парашютах из леса трех убитых десантников. София всмотрелась в лица погибших.
— Мажорович, — узнала она одного из них.
— Три здесь, двух догоняют, — сказал Угрюмый. — В воздухе было шесть куполов. Наверное, летчик ошибся и выбросил их прямо на комендантский взвод охраны. Где шестой?
София вновь всмотрелась в убитых.
— Габерман, — узнала еще одного. Она что-то напряженно прикидывала.
— Эти двое, — наконец проговорила, — работали вместе с Олексой. А у Олексы сейчас одна тропа — в Ясиня. Рано или поздно он пойдет туда, чтобы найти крышу и кусок хлеба. Ищите его в Ясинях.
О том, что Олекса уйдет в Ясиня, догадалась не только она.
Секретарь подпольного райкома срочно вызвал к себе Мирославу:
— В Ясинях живут родные Олексы. Он, судя по всему, попытается укрыться у них. Надо опередить гестаповцев.
Девушка была одета для дальней дороги.
— Постарайся, — попросил ее секретарь.
— Хорошо, — сказала Мирослава.
— Ты понимаешь ведь, что Олекса не просто наш товарищ — его знает весь край, он как знамя в бою.
— Хорошо… — повторила Мирослава.
Будяк со своими «хлопцами» встретил Мирославу на горной дороге.
Подвыпившие «боевики» окружили девушку. Она держала руку в кармане старенького кептарика.
— Хорошенькая…
— Заберем эту кралю с собой, — предложил один из бандитов и заголосил: — Пидманулы Галю, забралы с собою…
— Заткнись, — прикрикнул Будяк. Он в упор рассматривал девушку, вспоминая что-то. Вспомнил:
— Коммунистка! Вот это подарочек!
Мирослава выхватила пистолет и выстрелила себе в сердце…
И все-таки Олексе удалось уйти от преследователей и вести борьбу еще несколько месяцев. Потом каратели с овчарками плотным кольцом окружили старую усадьбу брата, где он нашел приют и которую вот-вот собирался покинуть…
Олексу вывозили из Ясиней под усиленной охраной. Прибыли грузовики с жандармами, полукольцом окружили пятак земли вокруг сельской управы. Жандармы стояли с винтовками в руках — злые и испуганные, потому что знали, кого будут конвоировать они по горной дороге.
Прошел по Ясиням и соседним селам бовташ-глашатай, бил в барабан, натужно выкрикивал:
— Люди! Биров зовет вас к управе! Бросайте дела, идите к пану бирову!
Бовташа останавливали:
— Что там случилось?
— Не вем! — многим равнодушно отвечал бовташ. И только одному из лесорубов тихо проговорил: — Иди к управе и других зови — проводите Олексу в дальнюю дорогу…
Месила беднота постолами грязь пополам с талым снегом. Застыли, опершись на топорики, лесорубы и чабаны. Из подвала управы вывели Олексу. Четверо жандармов выводили: один впереди с винтовкой, двое по бокам, и еще один замыкал шествие.
— В машину коммуниста!
На допросах с пытками и жестокими побоями он ничего не сказал. Ему предложили подписать «обращение» к населению края: мол, прекращайте сопротивление, усердно трудитесь во имя победы великого фюрера… Олекса только рассмеялся в ответ: «Такой ценой ни свобода, ни даже жизнь не покупаются!»
Тогда его повезли по селам и городкам края, показывали на площадях — закованного в кандалы, со свежими багровыми шрамами на лице:
— Ваш «товарищ Олекса» в наших руках!
Ясно, чего добивались палачи — сломить волю к сопротивлению у населения, представить «доказательство» того, что якобы партийное подполье разгромлено, о чем они неустанно трубили во всех своих газетенках.
Однажды во время таких мучительных «смотрин» Олекса поднял над головой руки в кандалах, тяжело проговорил:
— Люди, меня они заковали, но ваши руки пока не в железе… Возьмите же в них винтовки!
Его жестоко избили, и прошло немало дней, прежде чем он смог подняться на ноги. Потом его привезли в тюрьму, куда оккупанты упрятали наиболее мужественных участников Сопротивления. Из окна одиночной камеры Олекса видел тюремный двор, на котором охрана выстроила заключенных… Они стояли ровной шеренгой, некоторые, как и Олекса, в кандалах. Узники все были избиты, обессиленных поддерживали товарищи, многие были перевязаны грязными тряпками — бинты требовались солдатам фюрера.
Вдоль строя прохаживались охранники с овчарками, и только кованый грохот сапог нарушал тишину.
Олексу вывели из камеры и поставили перед строем. И он узнал сразу же многих в этой печальной шеренге, это были его товарищи по партийной работе, вожаки сельских партийных ячеек. Некоторым из них он когда-то давал рекомендации в партию. И они тоже узнали его…
— Марш перед строем! — скомандовал офицер. Рядом с ним вертелся переводчик из националистов.
Позвякивая кандалами, Олекса пошел по брусчатке.
— Товарищ Олекса, — одними губами шепнул один узник другому.
— Товарищ Олекса… — тихо пронеслось по рядам.
Олекса дошел уже до середины плаца, и здесь его остановили — лицом к лицу с узниками.
— Кто знает этого человека? — спросил громко офицер. — Опознавший опасного преступника получит двойной рацион!
Переводчик хотел перевести эти слова, но Олекса жестом остановил его:
— Этот господин спрашивает, кто из вас знает меня? — Он перевел вопрос, сделал паузу,
