Тут откуда-то появился Рослый:
— Я скоро буду!
— О! — обрадовался Педро. — Может быть, увидимся. Меня посылают учиться в Москву.
Только мы закрыли трюм, сверху загрохотало:
— Палубной команде по местам!
Рослый побежал на бак. Ушёл боцман. Просился натягивать рукавицы Иваныч-кок. Педро протянул мне кокосовый орех. Я тряхнул его — в нём плеснуло молоко.
— Выпьешь это за меня! — сказал Педро, пожал мне руку и сбежал вниз.
Мы втянули на палубу последний трос. Захлопотал вокруг нас ветер. Колыхнулись на волне у берега лодки.
И мы пошли…
На берегу возле пальмы стоял и махал рукой Педро. За ним остановился могучий охранник барбудо, а из-за ворот выскочил маленький мастер Хуанито.
Скрылся вдалеке песчаный пустырь, исчезли из виду домишки на сваях, но долго ещё под одинокой пальмой стояли три маленькие фигурки.
ПАЛЬМА
По океану пошла зыбь, нас начало качать. Похолодало. Летучие рыбы больше не попадались.
Ночью, выйдя на палубу, посмотрел я в небо и вижу: появились уже наши звёзды. Я вернулся в каюту, закрыл иллюминатор и лёг.
Лежу, и не спится мне что-то, всё о доме вспоминаю. Вдруг слышу шурх-шурх, что-то шуршит под головой. Что бы это такое? Крыс и мышей у нас нет. Наверное, показалось. Подумал я так и уснул.
А ночью меня что-то по лицу защекотало. Проснулся. Го лова с подушки сползла. Действительно, что-то щекочет и шелестит. Встал я и включил свет. Тут Рослый вскочил и зажмурился.
— Ты что это?
Я отшвырнул подушку, а из-за койки выглядывает острый зелёный листочек. Заглянул я под койку, а там прямо из кокосового ореха пальмочка растёт! Выбросила в тепле два стебелька и лезет вверх. Достал я её аккуратно, чтоб не повредить, положил на ладонь, смотрю — настоящая пальма! Покачал я орех возле уха, а внутри уже не булькает. Всё паль-мочка выпила, молоком вспоилась.
— Видишь, — говорю я Рослому, — хорошо, что не съели орех. Пальму бы съели!
Рослый спрыгнул с койки, взял в руки пальму, поставил её аккуратно на стол.
— Вот и Куба плывёт с нами. Только Педро не хватает. Вспомнили мы про Педро, до утра проговорили. Утром я ушёл на вахту, а Рослый остался — ему вахтить в полдень. Сыро было, туман. Продрог я после тропической жары. Вернулся к себе в каюту — и скорей к пальмочке. Смотрю, а под ней стоят пластилиновые барбудо, Педро и маленький Хуанито с мячом в руке. И машут мне на прощание.
ЗА БОРТОМ ЧЁРНОЕ МОРЕ
В тот же вечер по коридору прогромыхал боцман, крикнул: «Аврал!» — и две недели в Атлантике команда спасала сахар от волн. Мы натягивали, крепили брезенты, а ветер поднимал их с трюмов, врывался внутрь, и, казалось, под нами буянила и грызлась свора мокрых передравшихся зверей.
А вошли в Средиземное море, Иваныч придумал нам другую работу: налил в котелки краски, заставил мазать палубу.
И замелькали за бортом земли и острова! Пока красили правую сторону, сквозь дымку желтели африканские страны — Марокко, Алжир, а перебрались на левый борт, там уже заголубели итальянские острова — Сардиния, Сицилия. Когда же мимо Греции двинулись, совсем свернули себе шеи. Один остров минуем в завтрак. Сядем обедать — за иллюминатором уже видится второй. А начнёт Иваныч-кок ужином кормить — третий остров за кормой остаётся. А когда кончили палубу красить, оказались у Турции. Прямо как в кино.
— Ты в Стамбуле никогда не был? — спросил меня Рослый.
— Нет.
— Ну, тогда смотри, запоминай…
Издалека уже виднелись белые стены старой крепости, покрытые зубцами, а над нами поднимались башни — тонкие, как копья, с отверстиями наверху, словно дупла. Вдруг из дупла ближней башни, будто белка, выглянул человек. Выглянул и как закричит. А из соседней башни ещё один выглянул и тоже как закричит, и из третьей так же. И такой переполох поднялся, что, наверное, за Гибралтаром было слышно.
— Это муэдзины, — рассмеялся Рослый. — Молятся. Повыше забрались, чтоб богу послышней было.
Вскоре мы вышли из пролива и оказались, наконец, в Чёрном море. Почти вся команда вышла на палубу. Ни акул вокруг нет, ни летучих рыб, ни диковинных черепах, только вода. А все стоят у борта и смотрят: море-то своё!
ПИОНЕРСКАЯ ПАЛЬМА
Не успели мы стать в Новороссийске под выгрузку, как за воротами загрохотал барабан. Это отряд пионеров шагал к нашему пароходу. Давно я их не видел. Все в галстуках, в белых рубашках.
Бегут, а сами так и смотрят во все глаза, не прихватили ли мы кусочек Кубы. Пробились к капитану, несколько человек вышли вперёд, переглянулись и хором как запоют:
— Поздравляем с благополучным возвращением с героической Кубы!
Капитан говорит:
— Спасибо, дорогие, спасибо! — А сам повернулся ко мне и шепчет: — Ты уж займись ими, поработай. — И, показывая на меня, говорит: — Вот наш матрос вам обо всём расскажет. Я-то что! Он — другое дело. Он и Гавану всю исходил, и Фиделя видел.
Хитрит, просто ему некогда. А мне приятно — с пионерами побуду, сам в пионерах побываю!
Рассказал я им про Франциска, про Педро и про Фиделя рассказал.
А тут пионеры окружили меня и спрашивают:
— А что-нибудь кубинское есть у вас посмотреть?
— Кое-что, — говорю, — есть.
Привёл их к себе в каюту, вытащил из шкафа палку сахарного тростника, достал нож и отрезал кусок.
— Пробуйте!
Сразу несколько рук протянулось, пришлось ещё кусок дать. А потом и ещё. Так что от стебля ничего не осталось. Тут один мальчишка и говорит:
— Дайте нож, пожалуйста…
Смотрю, отрезал большой кусок — ив карман, а тот, что поменьше, как таблетку, за щёку. И другие ребята так сделали. Стоят, кусочки посасывают, и у каждого карман оттопырен. У каждого друг, наверно, есть. Это мне понравилось. Думаю, что бы им ещё показать, а они всё в угол смотрят, туда, где из ореха пальма растёт. Взял я орех в руку, а какая-то девчонка спрашивает:
— Можно, я поглажу? — Провела сверху ладонью и вдруг осторожно отдёрнула руку: — Ой, песчинки! Кубинские!
Тут все в её ладонь заглянули, а она сложила ладошку лодочкой, говорит:
— Осторожно, не сдуйте.
Удивился я: неужто разглядела что-то? Может, и вправду на орехе с Кубы песок завезли? Посмотрел я
