Взлетела пара 'илов' Носова. Пошла на небольшой высоте. К земле прижимала облачность. На фоне белой скатерти полей хорошо просматривались только леса. Обо всем остальном, что находилось на земле по ходу маршрута и было покрыто снегом, летчикам приходилось догадываться...
В небе - облака. На земле - поземка. Она легко срывала не успевший еще затвердеть верхний слой снега. Безостановочно гнала его впереди пролетающих самолетов. Носову не верилось, что совсем недавно здесь зеленели луга, бежала, играя в берегах, говорливая речка Пола.
На отдельных участках маршрута Балабанов не выдерживал установленной дистанции полета. Носов хотел его предупредить, да решил все же не нарушать режима радиомолчания. Он стремился появиться над целью в расчетное время. Минута в минуту. Только бы над Жилином оказалась такая же низкая облачность, как на маршруте. К немалому огорчению летчика, облака стали редеть. Между ними появились большие просветы.
Справа по курсу промелькнула Гарижа. Над ней - ни облачка. 'Значит, и над Жилином их нет, - огорчился Носов. - Будем торчать в небе, как мухи на чистом окне'.
Носов повел штурмовик на снижение. Решил подойти к цели на предельно низкой высоте. Сделать неожиданной для врага хотя бы первую атаку. Посмотрел на приборную доску. Зафиксировал время прихода на конечный пункт маршрута. Развернул самолет на боевой курс. Призывно забилось сердце. Казалось, это почувствовал штурмовик. Он уже не летел, ввинчивался в воздух, прорываясь к Жилино. 'На боевом... Так держать!' - мысленно говорил сам себе Носов, готовый в любое мгновение нажать на кнопку сброса авиабомб.
В Жилине штурмовиков словно ждали. Начали палить зенитки, открыли ружейно-пулеметный огонь лыжники. Но 'илы' уже атаковали. В полный голос заговорили их бомбы, реактивные снаряды, пушки и пулеметы...
В шлемофоне вдруг раздался голос Георгия Балабанова:
- Командир, над нами шестерка 'мессершмиттов'!
- Делаем 'ножницы', - ответил Носов.
'Ножницы'. Испытанный тактический прием защиты штурмовиков от вражеских истребителей. Разработал его в полку майор Дельнов. Научил пользоваться им в бою всех летчиков полка. И вот теперь, оказавшись в трудном положении, Носов и Балабанов отсекали 'ножницами' от своих хвостов 'мессершмиттов'. Воздушных стрелков на штурмовиках еще не было, и летчики сами заботились о прикрытии задней полусферы.
'Мессершмитты' набросились яростно, атаковали со всех сторон. Носов и Балабанов дружно отбивались. Гитлеровцы уходили из-под огня, затем вновь обрушивались на них сверху сзади. Один из 'мессеров' подошел к Носову настолько близко и так небрежно вырвался вперед, что тому ничего не оставалось, как в полной мере воспользоваться оплошностью врага. Он ударил по нему короткой пушечной очередью и начисто отрубил у стабилизатора руль глубины. 'Мессершмитт' перевернулся и камнем устремился к земле.
Носов и Балабанов увлеклись боем. На какое-то время потеряли 'локтевую' связь. Между ними вклинились два 'мессершмитта'. Два других висели сверху. Пятый, видимо, вышел из боя. Носов стал уходить из-под удара левым виражом, а Балабанов - правым. На какое-то мгновение он запоздал с выводом самолета из виража, и 'мессершмитт' успел ударить по кабине штурмовика...
Носов видел, как Балабанов свалился на крыло и неуправляемая тяжелая машина заскользила вниз...
Секунда - и не стало Жоры Балабанова. Весельчака. Баяниста. Острослова. Собирался после войны побывать у Носова в Москве. Заглянуть в Третьяковку. Посетить Мавзолей В. И. Ленина...
Колдовскими огнями под солнцем переливались снега. И хоть бы одно облачко на небе! Куда они подевались, эти облака? К цели пробивались буквально через них, а теперь, когда они нужны, улетучились. Растворились в просторах Валдая. А солнце - расшифрованный сигнал опасности.
Впереди мотора прошла огненная трасса. Носов повернул голову вправо и сразу же ощутил резкий толчок. Осколки ударили в рацию, и в ней что-то печально звякнуло. Вышла из строя связь. Лихорадочно работала мысль: один против двух. Два гитлеровца отстали. Он даже не заметил, где и когда. Стало легче на душе. И все же жизнь его висела на волоске.
Отстал еще один вражеский истребитель. 'Кончились, очевидно, боеприпасы, - подумал Носов. - Теперь - один на один. Можно не обороняться, а нападать. Хватит ли сил?..'
Набрал высоту. Пошел на сближение. Фашист не принял вызова. Отвалил в сторону.
И вдруг в кабине Носова стало тесно и жарко. В нее начали проникать пары бензина. 'Повреждена бензосистема, - отметил летчик. - Это плохо'.
Носову показалось вполне естественным, что он так быстро среагировал на запах бензина, начавший проникать в кабину самолета. Он даже несколько раз чихнул. Где-то в подсознании возник острый сигнал опасности: летчик словно бы увидел, как желто-красные языки пламени подбираются к. бензобакам, к мотору, к боеприпасам... И все же он был почему-то спокоен. Не испытывал той тревоги, которая обычно охватывала его в критические минуты боя. Он все еще чувствовал себя спрятанным в обшитой броней кабине, как в каменной норе, куда не долетали звуки выстрелов вражеских эрликонов. Какое-то время он все еще продолжал почти машинально, по выработанной привычке, пилотировать самолет и чего-то ждать. Чего - сам не знал. Фактически он, как и Балабанов, был приговорен врагом к уничтожению. С тех пор, как остался в небе без верного друга. Во всяком случае, так казалось гитлеровцам. А он все держался в воздухе. И каждая минута, отвоеванная штурмовиком у фашистов, приближала его к переднему краю. К своей территории. А дома, говорят, и стены помогают.
По штурмовику хлестанула еще одна пулеметная очередь. Мимо! Однако Носов даже не испытал облегчения, не повернул головы в сторону атаковавшего 'мессершмитта', который кружил где-то буквально рядом. Развязка могла наступить в любую минуту. Из строя вышли почти все приборы. К горлу подступала тошнота. Он боялся потерять сознание.
'Мессершмитт' стрелял с дальних дистанций. Но и это Носова уже не радовало. В кабине становилось нечем дышать. Мотор тянул на пределе. И все же Носов не сдавался. Продолжал хвататься за соломинку. Надежда умирает последней.
До переднего края оставались считанные минуты полета. Однако Носова покидали уже последние силы. Временами он терял из виду 'мессершмитта'. Решился на последнее: пошел на вынужденную посадку. Будь что будет. Двум смертям не бывать, а одной не миновать.
...Носов очнулся, когда в кабине стало совсем холодно. Голова гудела словно чугунная. Горело лицо. Перчатка на правой руке пропиталась кровью. Сдернул с руки перчатку. Заскрежетал зубами.
Трудно ворочал шеей. Очевидно, ее задело осколком или пулей. Саднило плечо. Не чувствовал левой ноги. Будто ее не было. Пощупал рукой - на месте. В глазах двоилась приборная доска. Ломило левое бедро. Хотелось спать. От подступающего сна дурела голова.
'Живой, - прошептал летчик и не узнал своего голоса. Долго и напряженно всматривался через разбитое стекло плексигласа в окружающую местность. - Ни своих, ни чужих... Где же я плюхнулся? - спрашивал сам себя Носов. - Надо выбираться из кабины. И как можно быстрее. 'Рама' обязательно прилетит, чтобы зафиксировать 'победу' фашистского аса'.
Носов с трудом открыл фонарь. Выбрался из кабины. Отполз в кусты. Полежал. Отдохнул. Осмотрелся. Стал ждать прилета 'рамы'. В том, что она прилетит, не сомневался. Конечно, при условии, что 'мессершмитт' точно сообщит ей координаты 'сбитого' штурмовика.
Носов как в воду глядел. 'Рама' прилетела. Сначала он услышал комариный зуд ее мотора, а потом все увеличивающийся в размерах четырехугольник. 'Рама' кружила над лежавшим в снегу штурмовиком. Фотографировала его. Потом снизилась, выпустила по самолету несколько пулеметных очередей и улетела.
Строчки пуль прочертили плоскости и кабину штурмовика. Глядя на это, Носов думал, что было бы с ним, не выберись он из кабины. Не укройся в кустах? В живых остался чудом... Враг улетел, уверенный в его гибели. А он все-таки жив. Жаль, что до наступления темноты не сможет двигаться. Черный комбинезон... Белая скатерть снега. Заметят фрицы - добьют. Вдруг где-нибудь затаился снайпер? Поползешь - увидит, и поминай, как звали...
До наступления сумерек Носов решил с места не трогаться. Появилось время спокойно, во всех деталях проанализировать случившееся. Определиться на местности. Наметить ближайший путь к переднему краю.
Наверное, Носов никогда не имел столько свободного времени, как теперь. Он как бы прокручивал в голове повторный фильм. И в этом фильме не было ничего такого, чего бы он мог стыдиться. Подхваченный какой-то жаркой волной, он увидел родную Перерву - колыбель своего детства. Деревянный домик, в котором он жил с родителями. Домик стоял на самом высоком месте, возле старинной монастырской стены.
Подмосковная деревушка Перерва... Носов прирос к ней душой. Считал ее лучшим уголком на свете. С ней были связаны первые шаги по земле. Первые сказки. Первые песни. Первые цветы. И вдруг Носову почудился голос матери: 'Вставай, сынок. В школу пора собираться'. И лицо у Пелагеи Яковлевны такое доброе и усталое.
Носов тряхнул головой. Оглянулся. Обмыл снегом лицо. Перевязал раненую руку. Ногу и плечо тревожить не стал. Мороз все же был крепкий. Кровь, сочившаяся из ран, остановилась. Иначе он потерял бы способность двигаться. Замерз бы в каком-нибудь километре от переднего края.
Носова обступили впечатления минувшего полета. События точно плясали в его голове, и ни на одном из них он не мог сосредоточиться. В конце концов, эта сумятица впечатлений вылилась в острое ощущение невероятности всего того, что с ним случилось.
Когда фашисты сбили Георгия Балабанова, он еще не осознавал, что и его ждет такая
