Сзади послышался топот. Кто-то бежал через дворик, размахивая фонарем. Светлый круг прыгал по булыжнику.
— Стой! Кто идет? — крикнул Володя. Все нужные слова сами шли на язык. Человек с фонарем молчал.
— Кто ты? — опять крикнул Володя.
— Я?
— Да, ты.
— Я — житель, — уклончиво ответил незнакомец, испуганно разглядывая Володю.
Тот стоял, держа в поднятой руке вторую лимонку, как бокал.
Человек с фонарем колебался. Его взгляд скользил по лимонке, наплечным ремням, обшитым кожей Володиным галифе. Все это были вещи неясные, неубедительные. Лимонка, наплечные ремни могли быть у кого угодно. Но свисток! Свисток мог быть только у представителя закона.
— Я — председатель домкома, — сказал незнакомец, ободренный непрекращающимся свистом.
— Далеко отсюда телефон? — спросил его Володя.
— На переезде, пять минут ходу.
— Бегите на переезд, звоните в угрозыск дежурному по городу, без номера… повторите…
— …угрозыск, дежурному по городу, без номера…
— …чтобы выслал летучку и «скорую помощь»… повторите…
— …летучку и «скорую помощь»…
— …на Ставки. Куда ехать — объясните сами. Сумеете?
— Сумею.
— И чтобы позвонили Цин-ци-пе-ру. Запомните?
— Чтобы позвонили Цин-ци-пе-ру.
Председатель домкома поставил фонарь на землю и побежал.
В глубине коридорчика о чем-то шептались. Володя стоял за углом стены, прислушиваясь. Вдруг дверь скрипнула под чьей-то ногой.
— Сдавайся! — крикнул Володя, замахнувшись лимонкой.
— Сдаемся, — послышалось изнутри.
Бандиты выходили по одному, затылками вперед, подняв руки. Вероятно, они ожидали увидеть во дворе большой отряд. Но, когда они убеждались в своей ошибке, было поздно ее исправлять. Они уже были испуганы и, стало быть, побеждены. Володя стоял с револьвером и бомбой, следя, чтобы никто не опустил рук. Продармеец обыскивал бандитов и ставил их в ряд, лицом к стене. Всего вышло девять человек — пять мужчин и четыре женщины. Червня среди них не было.
— Женщин ставь по краям, — распорядился Володя. Когда с бандитами было покончено, он крикнул:
— Виктор Прокофьевич!
Но ответа не было.
В этот момент в коридорчике послышался шорох.
— Не лякайтесь, це я, — сказал знакомый голос. По коридорчику пятился, подняв руки, Грищенко.
— Это щоб вы з переляку меня не шлепнули, товарищ начальник, — объяснил он, выбравшись во двор.
Одна штанина была у Грищенко оторвана до колена, и голая нога торчала из нее, как протез. К рябой щеке прилип салатный лист, но, в общем, младший милиционер был цел и невредим.
— Вот здорово, ты цел? — обрадовался Володя. — Что же ты там делал, внутри?
— Да ничого. Як стали нашего Виктора Прокоповича топтать, я соби и подумав: «Пока спекут кныши, останешься без души» — тай заховался пид стол, в затишок…
— Где Виктор Прокофьевич? — прервал его Володя мрачно. — Что с ним?
— А хиба ж я знаю? Що я, доктор?
— А где твой манлихер?
— Манлихер? — переспросил Грищенко и почесал за ухом.
12
В то время как Грищенко чесал за ухом, мушка его манлихера остановилась как раз на уровне груди Володи. Человек, целившийся в Володю из манлихера, лежал за порогом комнаты. Очнувшись от контузии, он пошарил вокруг себя. Его рука сначала нащупала чье-то холодное лицо, затем приклад. Он подтянул ето к себе и засунул палец в дырку в нижней части магазина. Палец вошел в дырку на глубину одной гильзы. «Четыре патрона в магазине», — подумал человек. Есть ли патрон в стволе? Щелкать затвором нельзя было — тот, кто стоял у входа, мог услышать и отскочить в сторону. Но ведь винтовка на предохранителе; стало быть, патрон в стволе есть. Человек в комнате тихо отвел предохранитель и приник щекой к прикладу.
Володя стоял в светлом квадрате выхода. Над головой его висела красная луна. Фонарь председателя домкома освещал его снизу колеблющимся светом. Человек переводил мушку манлихера с Володиной головы на грудь, с груди на голову.
— Грищенко, — говорил Володя взволнованно, — я приказываю тебе полезть за манлихером…
— Ну, як же я туда полизу, — плаксиво отвечал Грищенко, — коли я чую що там хтось чухаеться.
— Грищенко…
Но Володя не договорил.
— Получай свой манлихер! — раздался голос изнутри.
И манлихер Грищенко, выброшенный сильной рукой из коридора, загрохотал по булыжнику. Грищенко прыгнул в сторону, как кенгуру. Вслед за манлихером из коридорчика показалась долговязая фигура с поднятыми руками.
Грищенко поднял манлихер и держал его растерянно, как будто это была не винтовка, а дрючок.
— Обыщи, — сказал Володя Грищенко.
— Отскочь, не прикасайся, — сказал долговязый. — От меня винт получил — и меня же обыскивать хочет! На, обыскивай! — Он повернулся корпусом к председателю домкома, который только что вынырнул из темноты.
Председатель домкома, обнаружив неплохую технику кистевого механизма, стал проделывать волнообразные движения вдоль его тела. В этом, собственно, не было ничего удивительного, ибо одесситы последние годы только тем и занимались, что обыскивали друг друга.
Верзила поворачивался перед председателем домкома то спиной, то боком, как на примерке у портного. Тусклый свет фонаря падал иногда на его лицо, и чем пристальнее вглядывался в него Володя, тем больше убеждался, что эти твердые бронзовые скулы не имеют ничего общего с подробно описанной Федькой Быком толстомясой, банной мордой Сашки Червня. «Эта карточка мне знакома, — думал Володя, разглядывая бандита, — но из какого она альбома?» Верзила между тем повернулся к свету, и Володя понял, что он снова поймал Красавчика.
— Красавчик! — пролепетал Володя совершенно потрясенный. — Как ты сюда попал?
— Добрый вечер, гражданин начальник, еще раз! — Красавчик приложил руку к кепке. — Мы с вами сегодня, как нитка с иголкой: куда вы — туда я, куда я — туда вы.
Этой фразой было сказано очень много. Он давал понять, что признает неуместность при данных обстоятельствах всяких воспоминаний о старом знакомстве двух футболистов. Он не собирается извлекать из них какую-либо пользу для себя. Он понимает, что дружба дружбой, а служба службой. Он произнес эти
