- Не надо, медвежье мясо мы не едим, шкур не носим, шерсть не прядем. И забавно узнать, надолго ли хватит упорства у медведя.
МЕДВЕДЬ ТУНГУССКИЙ
Мы плыли на теплоходе по притоку Енисея Нижней Тунгуске. В первый раз забирались в глухую таежную даль, где еще не бывало таких больших кораблей, как наш 'Рабочий'.
Горная, порожистая река упрямо, остервенело, без передышки толкала наш корабль и прицепленный к нему караван барж обратно в Енисей. А мы с таким же остервенением вели его вперед.
Была ранняя весна, здесь довольно серая. Недавно ушел лед, березы, лиственницы еще не распушились, преобладала мрачноватая вечная зелень кедров, сосен, елей.
Красило наш путь больше всего другого небо, то солнечное, то звездное. Однажды большущее удовольствие доставил медведь. Он поднялся на задние лапы среди береговых скал и медленно поворачивал голову вслед нашему каравану. На теплоходе начался переполох, спор, перебранка: охотники сгорали от нетерпения поскорей хлопнуть зверя, а фотографы хотели снять его обязательно живым. Спор решил наш лоцман Воронов:
- Стрелять запрещаю! Медведь - мой приятель, вышел поздороваться со мной. У меня с тунгусскими медведями дружба. Я не трогаю их, они не трогают меня. Двадцать лет по одной тайге бродим, из одной реки пьем. - Он помахал косолапому рукой и крикнул: - Здравствуй, Михаиле Пота-пыч! С добрым утром! Как спалось?
Зверь не сделал в ответ ничего заметного, но лоцман стал уверять, что тот приподнял приветственно одну из передних лап. Он, лоцман, по-стариковски дальнозоркий и видит лучше нас, молодых.
- А мне можно поприветствовать вашего друга? - спросил лоцмана капитан.
- Сколько угодно.
- Михайло Потапыч, привет от всей команды теплохода 'Рабочий', гаркнул капитан в рупор и дернул ручку сирены. По берегам раскатился долгий могучий рев теплохода.
Медведь сильно вздрогнул, быстро, явно в панике, завертел головой, возможно, подумал, что теплоход - тоже зверь. До этого он знал, что самый сильный зверь, хозяин сибирской тайги, - медведь. А тут увидел такого огромного и такого страшного: шумит, дымит, волнует всю реку и кричит на всю тайгу. Медведь бросился удирать, но споткнулся, упал, вскочил, снова упал и так, натыкаясь на каменные выступы, падая и кружась меж них волчком, оглядываясь на теплоход, потешал нас довольно долго. А капитан посылал вслед ему гудок за гудком, звуки резкие, хлесткие, как удары бича.
Фотографы бойко щелкали 'лейками'.
После этой потехи помощник лоцмана Иван Рогоманов пристал к Воронову:
- А здесь много медведей?
- Да поболе, чем нашего брата, человеков.
- И ты не убил ни единого?
- Даже не поднял ружья. Я - не охотник, а лоцман.
Проводник, помощник. Пропитал [Пропитал - пропитание (простореч.)] себе добываю больше рыбалкой, даже мелкого зверя и птицу бью редко. А медведя мне нельзя. Хочешь в тайге жить - с медведем не вражить. Кто не соблюдает этого, тот постоянно рискует своей головой. Убьешь хоть одного вечно будешь ненавистен всему медвежьему царству. Медвежатников много погибает допреж своей смерти, в медвежьих лапах.
- Как же узнают они, кто убивал?
- По запаху убитых и еще по взгляду. У охотников особый взгляд. В глазах-то у нас все, что видали, записано.
- А есть охотники, которые убили не по одному - и живут. Это как? - не унимался Иван.
- Живут, озираясь, дрожмя дрожат за свою голову. Завидовать им нечего: страху, риску у них не меньше, чем у лоцмана, а славы, почести... - Воронов огляделся, будто искал что-то. - Ни спереди, ни сзади. Лоцману всяк поклонится, а медвежатника иной раз обзовут зверем, хуже медведя. Я не люблю кровавую славу. И тебе ни к чему такая жизнь.
- Да я не собираюсь, я только спрашиваю. Интересно.
МЕДВЕДЬ-ПЛОТОГОН
С Нижней Тунгуски Иван Рогоманов перебрался на Верхний Енисей и получил должность лоцмана плотогона. Здесь Енисей - река горная, дикая, порожистая, смертельно опасная. 'Гробовая' величают ее плотогоны.
Не раз у Ивана оставалась одна-разъединственная дума: 'Ну, пришел мой последний час. Прощай, матушка Аграфена Елисеевна! Прощай, Енисей! Прощайте, плоты!'
Но особенно памятна ему встреча с медведем. На Енисее гулял большой шторм. Всяк другой сидел бы на берегу - 'ждал у моря погоды', а Иван не признает такого. Радостно, даже с восторгом он идет на всякие трудности, встречает всякие неожиданности. В такие моменты он переживает, пожалуй, самое большое счастье - чувствовать себя сильным, неуязвимым. Победителем.
Иван плыл на салике [Салик - маленький плотик.] по широкому плесу, где шторм буянил на редкость сильно. За салик Иван был спокоен: сделан крепко, и тревожило только - не ударила бы по нему корча [Корча - плывущая коряга], дико пляшущая на взбесившихся волнах. Поэтому Иван старательно вглядывался в волны и во все, что на них.
В воде болтался сорванный с берегов ветровал, бурелом, кустарник. И вдруг среди этого привычного деревянного плавника показались ветвистые рога сохатого. Сперва Иван не поверил сам себе: откуда взяться рогам? Они немедля утонули бы. Но, приглядевшись, убедился: плывут действительно рога... Несет их живой лось, а за ним гонится медведь. Лось сильно устал, то приподнимет голову, то уронит. Устал и медведь, волны легко валяли его из стороны в сторону.
Салик шел вниз по течению, а звери плыли поперек реки. И когда осталось совсем немного до встречи, лось прянул в сторону от салика, а медведь бросил погоню и повернул к салику. Вот они поравнялись. Медведь зацепился лапой за крайнее бревно и поплыл рядом, распластавшись во всю длину. Это было так неожиданно, что Иван растерялся. В голове у него получилось что-то похожее на шторм, мысли, как волны, толкались одна о другую. Среди медведей есть людоеды. Возможно, этот потому и бросил охоту за лосем, чтобы полакомиться Иваном.
Но медведь не торопился нападать, он явно был измучен до последней степени. Тут Ивану вспомнились рассказы северных охотников, что в жестокие северные бураны волки и олени, смертельные враги, нередко спасаются бок о бок, в одном затишке. А что, если у медведя такой смертный случай: он совсем и не думает нападать на Ивана, а схватился за салик как за последнее спасение? Иван решил подождать, что будет дальше, пустить в дело оружие он еще успеет. У него с собой и ружье, и топор, и охотничий нож.
Отдохнув, медведь схватился за салик другой лапой и начал взбираться. Давалось это трудно, лапы, то одна, то другая, срывались. Иван глядел на эти когтистые, но беспомощные лапы и думал: отхватить их топором?.. Или, наоборот, протянуть им руки, помочь медведю?
Тут Иван вспомнил завет лоцмана Воронова: 'В тайге жить - с медведями не вражить' - и решил: 'Подожду еще маленько. Мне долго, всю жизнь быть в тайге, рядом с медведями. А всю жизнь и всю тайгу по-вражьи, с ружьем не пройдешь, скоро не скоро, а может случиться осечка'.
Медведь наконец взобрался на салик, лег с краю, вытянул передние лапы и положил на них голову, а глаза настороженно и тревожно вперил в Ивана.
- Зачем пожаловал? - заговорил с ним Иван. - Спасать свою шкуру или сорвать с меня мою? Я не знаю, какие у тебя счеты с лосями. Но нам с тобой делить нечего. Запомни: не тронешь меня - я тоже не трону, отпущу тебя живым. А ты расскажи всем зверям, всем птицам, что Иван пришел сюда не по ваши шкуры!
И в самом деле, Иван мало потреблял мяса таежных зверей и птиц, а больше рыбу, в шкурах он не нуждался совсем. Полушубок, тулуп, шапку носил из бараньих овчин. Он считал, что охоту надо оставить местным жителям Верхнего Енисея - тувинцам: это их природное дело, они живут, питаются этим. А пришлые охотой только балуются.
- И тебе, медведь, пора переходить на рыбу, - продолжал Иван. - Бить, есть всех жалко: все жить любят. Но зверя и птицу жальчей, чем рыбу. Зверь рожает одного, двух, больше - редко, птица тоже выводит немного. А рыба выпускает целую армию, убыток не так заметен родителям. Они, пожалуй, и не знают все-то свое племя.
Салик шел на матере [Матера - самая быстрая часть течения реки.] и вместе с нею то приближался к берегам, то удалялся от них. Когда приближался, медведь начинал шевелиться, а Иван, не доверяя ему, подходил поближе к топору. Он считал, что возиться с ружьем будет и некогда, и тесно, топор надежней.
