решил не убегать и не подавлять. Но я вижу и понимаю, разумом, что подавление, контроль и бегство никогда не решают проблемы — поэтому я всё это отбрасываю. Теперь у меня есть тот разум, который появляется с пониманием тщетности подавления, бегства, попыток преодолеть. С этим разумом я исследую, наблюдаю жестокость. Я понимаю, для такого наблюдения необходимо громадное внимание, а для того, чтобы иметь это внимание, я должен очень тщательно следить за своим невниманием. Так что моя забота — осознавать своё невнимание. Что это значит? Ведь если я стараюсь практиковать внимание, это превращается в нечто механичное и застывшее, так что в таких попытках нет смысла. Но если я становлюсь внимательным к своему невниманию, если осознаю его, я начинаю понимать, как возникает внимание. Почему я невнимателен к чужим чувствам, к тому, как я разговариваю, как ем, к тому, что люди говорят и делают. Через понимание негативного состояния я перехожу к позитивному — то есть к вниманию. Так я исследую, стараясь понять, как возникает невнимательность. Это очень серьёзный вопрос, так как весь мир охвачен огнём. Если я — часть этого мира, если этот мир есть я, то моя обязанность этот пожар потушить. Так что с этой проблемой мы попали в беду, оказались на мели. Ведь именно отсутствие внимания и породило весь этот хаос в мире. Мы видим курьёзный факт, что невнимание является отрицанием — недостатком внимания, недостаточным «присутствием» в этом моменте. Как настолько полно осознавать невнимание, чтобы это превращалось во внимание? Как полностью, немедленно, мне осознать эту жестокость в себе, сделать это с огромной энергией, так, чтобы не было никакого трения, никакого противоречия, чтобы осознание было полным, целостным? Как мне это осуществить? Мы говорим, что это возможно только когда имеется полное внимание; но полного внимания нет, так как наша жизнь проходит в растрате энергии из-за невнимания.
О РАДИКАЛЬНОМ ИЗМЕНЕНИИ
Кришнамурти: Человек изменился не слишком глубоко. Мы говорим о радикальной революции в человеке, а не о наложении нового стереотипа поведения поверх старого. Нас интересует лишь фундаментальная перемена в том, что в действительности происходит внутри нас. Как мы говорили, мир и мы — не две разные, отдельные сущности: мир — это мы, и мы — это мир. Вызвать величайшую перемену в самой основе нашего бытия, революцию, мутацию, преобразование — неважно, какое слово использовать — вот то, чем мы занимаемся в ходе этих обсуждений.
Вчера мы спросили — может ли человек ясно взглянуть на самого себя без всякого искажения, искажения, которое является желанием оценить, осудить, достичь, избавиться от «того, что есть»? Всё это препятствует ясному восприятию, мешая человеку точно, интимно, вблизи наблюдать «то, что есть». Поэтому мне кажется, что этим утром нам следует провести время в дискуссии, обсуждая вместе природу наблюдения, — то, как мы смотрим, как слушаем и видим. Мы попытаемся выяснить, возможно ли вообще смотреть не только одной частью нашего существа, зрительно, интеллектуально, эмоционально. Возможно ли это вообще — наблюдать очень внимательно, близко, и без какого бы то ни было искажения? Имеет смысл вникнуть в это. Что это значит — видеть? Можем ли мы взглянуть на себя, на свою реальную основу, сотканную из зависти, жадности, озабоченности, страха, лицемерия, обмана, тщеславия? Можем ли мы без какого-либо искажения просто наблюдать это?
Можем ли мы этим утром потратить некоторое время, пытаясь выяснить, что это значит — смотреть? Познание, то есть когда вы учитесь, — постоянное движение, постоянное изменение. Это не значит что-то «изучить», «узнать» и смотреть из этой достигнутой точки. Слушая то, что говорится, и при этом наблюдая за собой немного, мы что-то познаём, испытываем, переживаем; и из того познания и переживания мы смотрим. Мы смотрим через память о том, что познали и пережили; с этим воспоминанием в мыслях мы смотрим, наблюдаем. Следовательно, это не наблюдение, не познание. Познание предполагает ум, который познаёт каждый раз заново. Поэтому он всегда чист и свеж для познания. И понимая это, мы перестаём быть озабоченными накоплениями памяти, — нас скорее интересует наблюдение — видеть то, что в действительности имеет место. Мы тогда постараемся быть бдительными, внимательными, чтобы увиденное и познанное не превратилось в воспоминание, через которое мы смотрим, — что было бы искажением. Смотреть каждый раз так, как будто делаешь это впервые! Смотреть на «то, что есть», наблюдать «то, что есть» через память — значит позволить ей диктовать или формировать или руководить вашими наблюдениями, а потому искажать «то, что есть». Можем ли мы продолжать отсюда?
Мы хотим выяснить, что значит наблюдать. Учёный смотрит через микроскоп и близко наблюдает какой-то внешний объект; наблюдает он его без каких-либо предвзятых мнений, хотя и с определённым запасом знаний, который он должен иметь, чтобы смотреть. Но мы наблюдаем всю структуру, всё движение жизни — целое живое существо, которое является «мной». Наблюдать его следует не интеллектуально, не эмоционально, не основываясь на выводах о верном и неверном, о том, что что-то «должно быть», а чего-то «быть не должно». Итак, прежде чем мы сможем смотреть, наблюдать близко, непосредственно, мы должны осознать этот процесс оценки, суждения и формирования выводов, процесс, постоянно продолжающийся и мешающий наблюдению.
Нас сейчас интересует не само наблюдение, а что это такое — то, что наблюдает. Является ли инструмент, который наблюдает, загрязнённым, перекошенным, искривлённым, отягощённым? Инструмент, который наблюдает, — это вы сами, потому важно не просто смотреть, но наблюдать самого себя. Если у меня есть идея, например, национализма, и я наблюдаю с такой глубокой обусловленностью, с таким убеждением в племенной исключительности, которое называется национализмом, очевидно, что я смотрю с большой долей предубеждённости; поэтому я не смогу видеть ясно. Или, если я боюсь смотреть, мой взгляд, очевидно, также будет искажённым. Или, если я жажду просветления или более высокого положения или чего бы то ни было ещё, то это также помешает ясности восприятия. Следует сознавать всё это, быть сознательным к инструменту, который наблюдает, и сознавать, чист ли он.
Участник беседы: Если человек наблюдает и приходит к заключению, что инструмент не чист— что тогда ему делать?
Кришнамурти: Пожалуйста, следите за этим внимательно. Мы говорили: наблюдайте «то, что есть», наблюдайте основную эгоистическую, эгоцентрическую активность, то, что сопротивляется, что испытывает разочарование или упадок, что сердится, — наблюдайте всё это. Затем мы сказали: следите за инструментом, который наблюдает, и выясняйте, чист ли он. От факта мы перешли к инструменту, который должен наблюдать. Мы проверяем, чист ли этот инструмент, и обнаруживаем, что он не является чистым. Что нам в таком случае делать? Имеет место обострение разума: раньше я был озабочен лишь наблюдением факта, «того, что есть», я следил за этим — и вот я отошёл от этого и говорю: «Я должен следить за инструментом, который наблюдает, за тем, чист ли он». В самом этом исследовании — разумность, вы понимаете? Тем самым имеет место обострение разумности, разума, обострение ума, мозга.
Участник беседы: Не предполагает ли это, что существует такой уровень сознания, в котором нет деления, нет обусловленности?
Кришнамурти: Я не знаю, что это предполагает. Я просто двигаюсь потихоньку. Движение не фрагментарно. Движение не расколото. Раньше, когда я смотрел, у меня не было разумности. Я говорил: «Я должен изменить это»; «Мне не следует изменять этого»; «Этого не должно быть»; «Это хорошо, а это плохо»; Это должно быть» — и тому подобное. С такими умозаключениями я наблюдал, и ничего не происходило. Сейчас же я понимаю, что инструмент должен быть необыкновенно чистым — чтобы он наблюдал. Так что это единое непрерывное движение разума, а не фрагментарное состояние. Я хочу продолжить это.
Участник беседы: Является ли разум сам по себе энергией? Ведь если он зависит от чего-то, он выдохнется и потерпит крушение.
Кришнамурти: Пусть нас это не волнует пока; оставим на время вопрос об
