Меня взорвало. Опять новая задержка! ' Да ведь вы определенно обещали, что я получу сегодня!' - ' Это совершенно невозможно. Мы переезжаем!' Выведенный из себя и вспоминая как я два дня тому назад добился немедленного получения билета, я обратился к моему спутнику П. и процедил сквозь зубы, но так чтобы всем было слышно: ' Это чистый саботаж!' Эффект получился совершенно неожиданный. Латыш вскочил и, красный, как рак, спросил сидящего рядом с ним чекиста еврея: ' Вы слышали, что он сказал?' ' Слышал', - ответил тот с противной улыбкой. Латыш резко ударил ладонью по прилавку и сказал: ' Я Вас арестую за оскорбление сотрудника ВЧК'. Проговорив это, он выбежал из комнаты.
Мы двое и чекист-еврей остались в комнате в напряженном молчании. Дело принимало опасный оборот. Через несколько минут латыш вернулся и сказал мне: ' На Ваше счастье по случаю переезда у нас нет сегодня нашего советского стрелка (то есть часового). А то бы Вам показали, как оскорблять сотрудников Чека!' Чтобы замять эту глупую и вместе с тем опасную историю я счел нужным заметит, что я погорячился, сказал, что наша командировка действительно срочная и промедление меня обеспокоило. В ответ на это латыш стал читать мне, с сильным акцентом, целую лекцию о том, что требовать невозможного является мещанством и что я как интеллигентный человек должен был бы это понимать. Я хотел ему возразить, (объяснить) что, как раз наоборот, требовать невозможного - это романтизм, а мещанство есть примирение с действительностью. Но предпочел промолчать. Главное - это выбраться из страшного и опасного ЧК!
Думая сейчас об этом страшном и опасном эпизоде, я не могу решить, правда ли латыш хотел меня арестовать или играл комедию с целью меня напугать. Отсутствие стрелка, скоре представляется мне предлогом, чем причиною перемены его решения. Причем здесь стрелок? Меня арестовали бы и без него. Вероятно, он передумал и решил, что задержание человека, посылаемого в срочную командировку, может иметь неприятные последствия. На мое счастье, меня принимали за какую-то важную личность.
На следующий день к одиннадцати часам утрам мы были в новом помещении Отдел ВЧК по выдачи пропусков в Чернышевском переулке недалеко от Тверской улицы. На вид - тоже бывший особняк довольно больших размеров. В приемном зале много народа, ожидающего пропусков, но вчерашних чекистов, латыша и еврея, не видно. Вместо них с десяток служащих, все красивые и элегантно одетые молодые женщины нахального отталкивающего типа с жестоким выражением лиц. С просителями обращаются резко, даже грубо. ' Вот еще, ему нужно ехать, так мы должны из-за него торопиться', - говорит одна из них своей подруге, когда кто-то из толпы настаивает, чтобы ему поскорее дали пропуск. Умудренный опытом, я этого не делаю, а только говорю: ' Мне сказали прийти в одиннадцать. Готов ли пропуск?' 'Подождите, Вас вызовут', - отвечает чекистка. Крайне неприятный ответ: вызовут, подумал я, значит, будут расспрашивать, проверять и т.д. Плохо! Однако через полчаса входит чекист в кожаной куртке и читает по списку фамилии лиц, получивших пропуск. Среди них и наши фамилии. Подхожу, называю свое имя. Чекист, ничего не спрашивая, молча подает мне пропуск. В нем сказано, что товарищу Кривошееву разрешается по служебным обязанностям въезд в прифронтовую полосу в районе Курска сроком на один месяц. Подпись и печать Отдела ВЧК. Слава Богу, все в порядке, удалось-таки обмануть чекистов. Остается только сесть в поезд и двинуться на Юг.
Но поезда, как мы уже выяснили, ходили на Брянском направлении только через день. Приходится ждать до завтра. Делаю последние приготовления к отъезду. У меня прекрасный (слишком уж шикарный, как потом выяснилось) кожаный чемодан и еще какая-то сумка с бельем, брюками и т.д., но никаких теплых вещей. В Москве осень едва начиналась (в Весьегонске она была уже в полном разгаре, все листья пожелтели), стояла чудная солнечная погода, днем просто жарко. До холодов, думалось, Бог даст, доеду до Белых, а там всю одежду мне дадут. Чего обременять себя лишними вещами! Это рассуждение было правильным только с одной точки зрения: до Белых свои чемоданы я все равно бы не довез!
Тетушка снабдила меня в дорогу деньгами, двумя тысячами керенок и зашила их для предосторожности в подтяжки. Керенки тогда ценились выше чем советские деньги и имели то преимущество, что ходили также в тех районах, которые были заняты Белыми частями. Тетушка мне подарила также и нательный образок Великомученицы Варвары. 'Надень, - сказала она, а то попадешься к казакам, они примут тебя за нехристя и расстреляют!' Мой золотой нательный крест я незадолго перед этим потерял, а в советских условиях стало трудно найти другой. По своей малоцерковности я тогда не знал, что Великомученица Варвара спасает от внезапной насильственной смерти, но теперь я твердо верю, что по ее молитвам Господь избавил меня тогда от гибели. И во время моего путешествия к линии фронта, да и потом я ей молился, как умел.
Итак, с 24 августа/6 сентября, после пятнадцатидневного пребывания в Москве, мы с моим спутником П. добрались с нашими чемоданами в три часа дня до Брянского вокзала. Около поезда составленного из теплушек, кроме вагона третьего класса, толпилось множество народа. Многие, естественно, стремились попасть в классный вагон, но два комиссара в 'классических' черных кожанках и с наганами их не пускали. Они буквально истерически визжали на толпу, состоящую из простонародья. Классный вагон был предназначен для 'привилегированных' коммунистов, советских служащих в командировках и т.п. Мы показали свои бумаги, и комиссары нас беспрекословно пропустили. Вагон был полон людьми с их багажом, но мы все же нашли сидячие места в одном из купе.
Поезд отошел к шести часам вечера. На следующий день к полудню мы приехали в Брянск, откуда дальше шла одноколейка на Дмитриев - Льгов (тем же поездом без пересадки). Но еще до Брянска нам встретился бронированный поезд шедший на Север. Это была первая ласточка приближающегося фронта, чему я был доволен. Публика в вагоне была разнообразная, но в основном 'товарищи' разных рангов. Завязались разговоры. Я старался быть как можно более сдержанным и, конечно никому не давал повода подозревать о настоящей цели моей поездки. 'Товарищи' принимали меня за своего. Помню, как двое из них рассказывали мне, как они занимали ответственные посты в одном из уездных городов Екатеринославской губернии и как им пришлось бежать при приближении Деникина. Один из них был комиссаром по продовольствию. Он был комиссаром по продовольствию и был убежденным сторонником по регламентации хозяйственной жизни, государственной монополии на всю торговлю, введение продовольственных карточек и т.п. Все зло, по его мнению, шло от свободной торговли и спекуляции. ' Мы построили целый аппарат государственной торговли, уничтожили спекуляцию. А теперь пришел Деникин и разрушил все наши труды', говорил он. ' А как работал ваш аппарат?' - спросил я его. -Было ли налажено продовольственное дело?' ' Нет, все плохо работало, - признался он, продовольствие совсем исчезло. Но только потому, что мы не успели хорошо наладить работу нашей системы. Да и спекулянты мешали'. Другой ' екатеринославец' был скорее чекист. ' Куда же Вы сейчас едете? - спросил я его, - ведь почти вся Украина занята белыми отрядами'. -' Меня посылают организовывать партизанские отряды в тылу белых'. - ' Да неужели так легко перейти фронт?' - спросил я. Этот вопрос меня интересовал. ' Одному трудно, но при помощи наших на фронте это совсем легко. Войска ведь хорошо знают линию фронта, и какие движения войск предстоят'.
И он стал рассказывать, как он будет организовывать свои партизанские отряды. ' Партизанскому движению и разведке в тылу противника, наше командование придает большое значение'. Мой спутник П. был занят в это время оживленным разговором со своими соседями, которые слушали его с открытым ртом. Он рассказывал, как в 1916 году он принимал участие в подавлении восстания 'сардов' (так их называли до революции). Довольно мало известно, что когда царское правительство постановило в 1916 году призывать в армию туземское население Туркестана, которое было освобождено от воинской повинности, то эти туземцы восстали и перерезали три тысячи русских переселенцев. Конечно, это восстание было жестоко подавлено армией. И вот мой П. рассказывал, как он служил тогда на железной дороге в Туркестане и как знающий хорошо местность водил войска по горным аулам указывая, где происходили убийства русских, и как войска расправлялись потом с туземным населением. Надо сказать, что я с ужасом слушал эти рассказы П. и несколько раз пытался толкнуть его ногой, дать знак, чтобы он прекратил их. Я был убежден, что слушающие его 'товарищи' вскочат со своих мест и арестуют его как царского карателя и контрреволюционера, подавлявшего народные восстания против 'царизма'. Но не тут-то было! К моему удивлению, ' товарищи', слушали его с восторгом и полным сочувствием и одобрением.
Я потом наедине сказал П.: 'Зачем Вы это рассказывали? Ведь Вас могли арестовать как участника карательных экспедиций при старом режиме. А меня могли арестовать за компанию. Будьте осторожны'. П. очень удивился: ' А что плохое я сказал? Ведь сарды убивали русских'. По- видимому, и 'товарищи' рассуждали так же. Интересно отметить, что во всех вагонных разговорах почти никто не касался военных событий на фронте.
