- Почему вы не даете ему?..
- Как раз когда...
Табуреты возмущенно задвигались. В углу прошелестело: 'Понимаем-с'.
Стынский слегка побледнел:
- Ни пса не понимаете, пс.-ы, и ни единого 'как раза' не получите. И вообще, дорогие гости, куш, Штерер продолжает.
- Если... с купюрами, то осталось немного. Поскольку мой рейс был пробным, пора было поворачивать назад. Но конструкция настолько расшаталась, что я боялся крутого поворота, грозящего аварией, и продолжал уступать течению времени, уносившему меня все дальше и дальше в будущее. Погруженный в выравнивание дестабилизирующейся машины, я не сразу заметил, что заоконное пространство укорачивается. Так, однажды случайный взгляд мой наткнулся на уходящую вверх из камня и стекла стену (очевидно, пока я отвернулся, новый гигантский дом затоптал трехэтажный корпус с его '...АЯ' и каверной под флагом). В другой раз (я шел на учащенном темпе' кирпичный занавес брандмауэра на моих глазах стал быстро уходить в прошлое, .а из-за него выставилось... но это несущественности. Только теперь, оставив далеко позади настоящее, я начал ощущать неполноту, оплощенность и недоощутимость предвосхищенного времени, сквозь секундные поры которого, вдогонку за будущим, пробирался я все выше и выше. Мое будущее, искусственно взращенное, как растение, до природного срока выгнанное вверх, было болезненно тонким; никлым и бесцветным. Всё, решительно всё... ну, например, красный флаг, о котором я уже, кажется, упоминал, постепенно превращался из красного в...
- В?
- В? - два-три табурета беззвучно пододвинулись ближе.
- Нет не то,- отмахнулся Штерер,- он не отдавал своей краски, но в нее, как и во все, постепенно вместе с секундами стала подпепливаться какая-то серость, бесцветящий налет нереального. Странная тоска вклещивалась в сердце. И хотя я знал, что тот, обогнанный, еще не досчитанный вами до конца год на двадцать корпусов позади, меня не покидало чувство погони: топот секунд поверх секунд. Я наддал скорости- серая лента дней терлась о мои глаза; я закрыл их и, стиснув зубы, вслепую мчался на выброшенных вперед рычагах. Не знаю точно, как долго это длилось, но когда я снова открыл глаза, то увидел такое... такое...
Голос Штерера, качнувшись, стал. Руки его крепко стискивали выступ подоконника. Даже тик на лице беллетриста не шевелился.
- Отсюда и машине, и рассказу крутой поворот на сто восемьдесят градусов. Теперь, после того что нежданно ударило меня по зрачкам, я не боялся быть опрокинутым поперечными ударами длительностей. Катастрофа? Пусть. И представьте, случайность была на моей стороне - поворот удался, и я шел против ветра секунд. Движение было медленным, солнце желтым диском перекатывалось от запада к востоку, знакомая обочина дней тянулась от Futurum52 к Perfektum53. Теперь я точно знал свое куда. Несомненно, была допущена ошибка: не в конструкции - в конструкторе, во мне. Время не только синусовидно, извилисто, оно умеет то расширять, то суживать свое русло. Этого я не учел; экспериментируя над t-значениями, я оказался плохим наблюдателем. За спиной у меня был пропуск, сцеп из трех-четырех годов, начисто выключенных из моего сознания. Нельзя вживаться в жизнь, если позади нежизнь, пробел в бытии. Эти нищие, кровью и гневом протравленные года, когда гибли посевы и леса, но восставал лес знамен, - они мнились мне голодной степью, я проходил сквозь них, как сквозь пустоту, не зная, что... что в ином настоящем больше будущего, чем в самом будущем. Люди отрывают свои дни, как листки с отрывного календаря, с тем чтобы вымести их вместе с сором. Даже своим богам они не дают власти над прошлым. Но мои длительности были листами единой книги: мой времярез был много сложнее разрезального ножа, вскрывающего непрочитанные листы,- он мог вернуть меня к непонятным страницам и лечь закладкой меж любых двух, пока я буду перечитывать да пересчитывать реконструированное прошлое. Даже в области грубой пространственной техники мы уже близки к тому, чтобы достигнуть скорости вращения Земли - стоит удвоить ведущую силу пропеллера, и можно пытаться настигнуть ускользающее за горизонт Солнце. Этого я и хотел: бросив рычаги на полный ход, идти прямиком на пробел, настичь отнесенное назад и переподготовить свое вперед. Я двигался медленнее. Но навстречу мне шло само время, то вот реальное, астрономическое и общегражданское, к которому, как стрелки компасов к полюсу, протянуты стрелки наших часов. Наши скорости ударились друг о друга, мы сшиблись лбами, машина времени и самое время, яркий блеск в тысячу солнц заслепил мне глаза, беззвучный толчок вырвал контакты из моих рук. Я стоял среди своей комнаты, снова видимый себе даже сквозь полумрак. Сумрак не двигался. Но внутри его глухо шевелился город. Машина моя погибла на полпути. Ожоги на пальцах и поперек лобной кости единственный след, оставленный ею в пространстве.
Как странно, давно ли я заставлял звезды синей стаей светляков мчаться сквозь ночь, а теперь я вот, вместе с вами, снова на этом нелепом и сонном плоту, умеющем лишь вниз и лишь по течению, который принято называть: настоящее. Но я не согласен. Пусть машина разбита, мозг не разбит. Рано или поздно я докончу начатый маршрут.
Штерер оборвал и, отвернувшись от аудитории, смотрел на отражение огней в оконном стекле. Издалека протянулся сиплый свисток ночного поезда. Табуреты за его спиной задвигались. Голоса - сначала приглушенные, затем чуть громче. Бродячий огонек спички. Щеки, раздумчиво втягивающие дым. На вешалке опросталось два-три крюка. Внезапно лингвист, отведя рукой услужливый огонек, нарушил свое двад-цатишестиязыкое молчание:
- Вы разрешите... вопрос?
Штерер, поглядев через плечо, кивнул: он слушает. Беллетрист, вдевший уже правую руку в рукав пальто, выпустил левый и ждал. Двое или трое у порога приостановились.
- Вопрос мой в следующем: есть некоторое несоответствие, так мне, по крайней мере, кажется, между длительностью вашего пребывания в... ну, скажем, в преждевременном времени и количеством обыкновенного, вульгарного, скажем так, времени, протекшего, пока вы... Я понимаю, t и t разноязыки, но все-таки как вы успели?..
- Совершенно верно,- Штерер в некотором недоумении сделал шаг навстречу брошенным словам,- как я успел? Вот вопрос, который мучит меня все эти дни. Конечно, отсчет t внутри t вещь не слишком легкая. Но мои вычисления заставляют меня думать, что, может быть, я и не успел, что, возможно, встречи с реальным временем и не произошло (моя конструкция могла разбиться и о менее серьезное препятствие) и что я, извините меня, среди призраков, порожденных призрачными длительностями. Мне хотелось быть по возможности популярным и... вежливым, и я довольствовался в своем изложении гипотезой о t, ударившимся о t. Но если вы сами... если эта гипотеза не удовлетворяет вас, то мы можем предположить, что машина не успела достигнуть реальности, она расшиблась о выставившуюся вперед тень t -времени и... наблюдения над окружающими теперь меня людьми дают ошущение, что это люди без теперь, с настоящим, оставшимся где-то позади их, с проектированными волями, словами, похожими на тиканье часов, заведенных задолго до, с жизнями смутными, как оттиск из-под десятого листа копирки. Впрочем, возможна и третья гипотеза: я, Максимилиан Штерер - сумасшедший, которому отказано даже в смирительной рубашке, а все изложенное мною бред, дивагация. Мой искренний совет - остановиться именно на этой точке зрения: она наиболее для вас выгодна, устойчива и успокоительна. Засим имею честь.
Штерер прошел мимо повернутых вслед ему голов. Трое или двое у порога стояли словно на ввинченных в пол подошвах. Беллетрист шарил в воздухе, не попадая в выскользнувший левый рукав пальто; тик дергал его за губу, пробуя вытряхнуть слово.
- Да, нафилософил,- присвистнул лирик и оглядел собравшихся в надежде, что хоть на прощанье вспомнят о его непрочитанных стихах. Никто не вспомнил.
Кинорежиссер взъерошил волосы шестируким жестом:
- Закадровать бы и - в фильм!
Беллетрист наконец поймал рукав:
- Что ж, ввертите. Только все это времярезниче-ство - блеф. Штереровщина...
И, почувствовав себя освобожденными, две-три пары подошв двинулись вслед за вышагнувшими за порог желтыми гетрами.
- А вот у меня,- наклонился к Стынскому лингвист,- такое чувство, будто он вчертил мне новую извилину
