— Нет, решил спросить об этом после вашего прихода.
Профессор Танимура с зажатой между пальцами короткой сигаретой ответил вслед за Кэндзо:
— Прежде всего нужно было выслушать вас…
Тодзава подробно рассказал о состоянии больной за последнюю неделю и об избранном им методе лечения. Внимание Синтаро привлекли редкие брови профессора, которые беспрерывно двигались, пока он слушал Тодзаву.
Когда тот умолк, профессор Танимура несколько раз важно кивнул головой:
— Ну что ж, все понятно. Язва двенадцатиперстной кишки. Правда, сейчас осмотр показал, что у нее, видимо, начался перитонит. Об этом свидетельствуют пульсирующие боли в нижней части живота…
— Пульсирующие боли в нижней части живота? — Тодзава, торжественно упершись локтями в ляжки, обтянутые саржевыми хакама, повернулся к профессору.
Некоторое время все сидели, затаив дыхание, не решаясь заговорить.
— Но сегодня температура значительно ниже, чем вчера… — прервал наконец молчание Кэндзо.
Однако профессор, бросив в пепельницу сигарету, бесцеремонно прервал его:
— Это ничего не значит. Температура все время будет понижаться, а пульс учащаться. Такова особенность этой болезни.
— Ах вот оно что! Это нужно знать и нам, людям молодым.
Муж О-Кину, скрестив на груди руки, время от времени пощипывал усы. Синтаро уловил в словах шурина безразличие совершенно чужого человека.
— Я при осмотре больной как будто не обнаружил симптомов перитонита…
Профессор Танимура ответил со свойственной ему профессиональной любезностью:
— Возможно. Не исключено, что перитонит начался позднее. К тому же он, видимо, еще не прогрессирует. И все же я не сомневаюсь, что перитонит начался.
— Может быть, следует немедленно положить ее в больницу?
Это заговорил наконец Синтаро, сохраняя на лице суровое выражение. Профессор из-под тяжелых век внимательно посмотрел на Синтаро, словно для него было неожиданностью, что тот заговорил.
— Перевозка больной сейчас исключена. Ей надо согревать живот. Если боль усилится, пусть Тодзава-сан сделает укол… Ночью, я полагаю, ей станет хуже. Уколы, разумеется, не панацея, но при этой болезни они необходимы, чтобы облегчить страдания.
Профессор Танимура говорил, не глядя на собеседника, и вдруг, будто спохватившись, вынул из жилетного кармана часы и поднялся:
— Простите, мне пора.
Синтаро вместе с отцом и шурином поблагодарил профессора за визит. Лицо его выражало отчаяние.
— Не смогли бы вы, профессор, в ближайшие дни еще раз навестить больную?.. — спросил, прощаясь, Тодзава.
— Разумеется, я прибуду в любое время…
Больше профессор ничего не сказал. Спускаясь последним по темной лестнице, Синтаро понял, что это конец…
V
После ухода Тодзавы и мужа О-Кину переодевшийся в кимоно Синтаро, тетушка Асакава и Ёити собрались в столовой у жаровни. Из-за фусума по-прежнему доносились стоны О-Рицу. И все, вяло перебрасываясь словами под свисавшей над самой жаровней лампой, точно сговорившись, внимательно прислушивались к этим стонам.
— Просто немыслимо. Такие ужасные страдания.
Крепко сжимая щипцы для угля, тетушка смотрела в одну точку.
— Ведь Тодзава-сан говорил, что все хорошо?
Не отвечая тетушке, Ёити обратился к брату, сидевшему с сигаретой в зубах:
— Он просил профессора прийти в ближайшие дни.
— Странно. Почему он об этом просил?
На этот раз Синтаро ничего не ответил, лишь стряхнул пепел.
— Син-тян, что сказала мама, когда увидела тебя?
— Ничего не сказала.
— Но я слышал, как она смеялась.
Ёити сбоку внимательно посмотрел на брата.
— Верно… Скажи лучше, почему мамина постель благоухает дорогими духами?
Тетушка с улыбкой повернулась к Ёити, но, не дождавшись от него ответа, сказала:
— Это О-Кину-тян побрызгала мамину постель духами. Ты знаешь, Ё-тян, что это за духи?
— Что за духи?.. Наверное, специально для постели.
Неожиданно из-за фусума показалось измученное лицо О-Кину.
— Где отец?
— Он в магазине. Что-нибудь нужно?
— Да, мама хотела…
Не дав ей договорить, Ёити вскочил.
Когда он выбежал из столовой, туда на цыпочках вошла, зябко охватив себя руками, О-Кину с болеутоляющими пластырями на висках и села на место, с которого только что вскочил Ёити.
— Что случилось?
— Никак не может принять лекарства… Новая сиделка хоть и пожилая, но действует спокойно и уверенно.
— Как температура?
Синтаро, продолжая молчать, поморщился и выдохнул дым.
— Только что измеряли, тридцать семь и две…
О-Кину, пряча подбородок в ворот кимоно, задумчиво посмотрела на Синтаро:
— После ухода Тодзавы-сана снизилась еще на одну десятую.
Снова наступило молчание. Его нарушил громкий звук шагов вошедшего Кэндзо, вслед за которым появился и Ёити.
— Тебе только что звонили из дому. Муж просит чуть попозже позвонить. — С этими словами Кэндзо обратился к О-Кину, после чего направился в соседнюю комнату.
— Ну что ты будешь делать! Две служанки в доме, а толку от них никакого.
О-Кину, досадливо прищелкнув языком, переглянулась с тетушкой.
— Такие теперь служанки пошли… Моя, так та наоборот, во все сует нос.
Пока женщины переговаривались, Синтаро, не выпуская сигареты изо рта, заговорил с печально сидевшим Ёити:
— К вступительным экзаменам готовишься?
— Готовлюсь… Но в этом году держать не буду…
— По-прежнему пишешь стихи?
Ёити, морщась, прикурил сигарету.
— У меня нет такой склонности к учению, как у тебя. А математику я просто ненавижу.
— Хоть и ненавидишь, но если не заниматься…
Синтаро прервала сидевшая напротив него тетушка, тихим голосом переговаривавшаяся с подошедшей к приоткрытым фусума сиделкой:
— Син-тян, мама зовет.
Погасив окурок, он встал, и, не взглянув на сиделку, прошел в соседнюю комнату.
— Проходи сюда. Мама сказала, что хочет тебя видеть, — кивнул ему головой отец, сидевший у изголовья больной. Синтаро послушно примостился рядом с ним.
