Цветы зла

CXIII. Душа вина

В бутылках в поздний час душа вина запела:
«В темнице из стекла меня сдавил сургуч,
Но песнь моя звучит и ввысь несется смело;
В ней обездоленным привет и теплый луч!

О, мне ль не знать того, как много капель пота
И света жгучего прольется на холмы,
Чтоб мне вдохнула жизнь тяжелая работа,
Чтоб я могла за все воздать из недр тюрьмы!

Мне веселей упасть, как в теплую могилу,
В гортань работника, разбитого трудом,
До срока юную растратившего силу,
Чем мерзнуть в погребе, как в склепе ледяном!

Чу – раздались опять воскресные припевы,
Надежда резвая щебечет вновь в груди,
Благослови ж и ты, бедняк, свои посевы
И, над столом склонясь, на локти припади;

В глазах твоей жены я загорюсь, играя,
У сына бледного зажгу огонь ланит,
И на борьбу с судьбой его струя живая,
Как благовония – атлета, вдохновит.

Я упаду в тебя амброзией священной;
Лишь Вечный Сеятель меня посеять мог,
Чтоб пламень творчества зажегся вдохновенный,
И лепестки раскрыл божественный цветок!»[122]

CXIV. Вино тряпичников

При свете красного, слепого фонаря,
Где пламя движется от ветра, чуть горя,
В предместье города, где в лабиринте сложном
Кишат толпы людей в предчувствии тревожном,

Тряпичник шествует, качая головой,
На стену, как поэт, путь направляя свой;
Пускай вокруг снуют в ночных тенях шпионы,
Он полон планами; он мудрые законы

Диктует царственно, он речи говорит;
Любовь к поверженным, гнев к сильным в нем горит:
Так под шатром небес он, радостный и бравый,
Проходит, упоен своей великой славой.

О вы, уставшие от горя и трудов,
Чьи спины сгорблены под бременем годов
И грудою тряпья, чья грудь в изнеможенье, —
О вы, огромного Парижа изверженье!

Куда лежит ваш путь? – Вокруг – пары вина;
Их побелевшая в сраженьях седина,
Их пышные усы повисли, как знамена;
Им чудятся цветы, и арки, и колонны,

И крики радости, покрытые трубой,
И трепет солнечный, и барабанный бой,
Рев оглушительный и блеск слепящий оргий —
В честь победителей народные восторги.

Так катит золото среди толпы людей
Вино, как сладостный Пактол, волной своей;
Вино, уста людей тебе возносят клики,
И ими правишь ты, как щедрые владыки.

Чтоб усыпить тоску, чтоб скуку утолить,
Чтоб в грудь отверженца луч радости пролить,
Бог создал сон; Вино ты, человек, прибавил
И сына Солнца в нем священного прославил![123]

CXV. Хмель убийцы

Жена в земле… Ура! Свобода!
Бывало, вся дрожит душа,
Когда приходишь без гроша,
От криков этого урода.

Теперь мне царское житье.
Как воздух чист! Как небо ясно!
Вот так весна была прекрасна,
Когда влюбился я в нее.

Чтоб эта жажда перестала
Мне грудь иссохшую палить,
Ее могилу затопить
Вина хватило бы… Не мало!

На дно колодца, где вода,
Ее швырнул я вверх ногами
И забросал потом камнями…
– Ее забуду я – о, да!

Во имя нежных клятв былого,
Всего, чему забвенья нет,
Чтоб нашей страсти сладкий бред
И счастья дни вернулись снова,

Молил свиданья я у ней
Под вечер, на дороге темной.
Она пришла овечкой скромной…
Ведь глупость – общий грех людей!

Она была еще прелестна,
Как труд ее ни изнурил,
А я… я так ее любил!
Вот отчего нам стало тесно.

Душа мне странная дана:
Из этих пьяниц отупелых
Свивал ли кто рукою смелых
Могильный саван из вина?

Нет! толстой шкуре их едва ли
Доступна сильная вражда,
Как, вероятно, никогда
Прямой любви они не знали,

С ее бессонницей ночей,
С толпой больных очарований,
С убийством, звуками рыданий,
Костей бряцаньем и цепей!

– И вот я одинок, я волен!
Мертвецки к вечеру напьюсь
И на дороге растянусь,
Собою и судьбой доволен.

Что мне опасность и закон?
Промчится, может быть, с разбега
С навозом грузная телега,
Иль перекатится вагон

Над головой моей преступной,
Но я смеюсь над Сатаной,
Над папой с мессою святой
И жизнью будущею купно![124]

CXVI. Вино одинокого

Мгновенный женский взгляд, обвороживший нас,
Как бледный луч луны, когда в лесном затоне
Она, соскучившись на праздном небосклоне,
Холодные красы купает в поздний час;

Бесстыдный поцелуй костлявой Аделины,
Последний золотой в кармане игрока;
В ночи – дразнящий звон лукавой мандолины
Иль, точно боли крик, протяжный стон смычка, —

О щедрая бутыль! сравнимо ли все это
С тем благодатным, с тем, что значит для поэта,
Для жаждущей души необоримый сок.

В нем жизнь и молодость, надежда и здоровье,
И гордость в нищете – то главное условье,
С которым человек становится как Бог.[125]

CXVII. Вино любовников

Восход сегодня – несказанный!
На что нам конь, давай стаканы,
И на вине верхом – вперед
В надмирный праздничный полет!

Как свергнутые серафимы,
Тоской по небесам палимы,
Сквозь синий утренний хрусталь
Миражу вслед умчимся вдаль.

Доброжелательной стихии
Припав на ласковую грудь,
Прочертим, две души родные,

Восторгов параллельных путь,
Бок о бок, отдыха не зная,
До мной придуманного рая. [126]

ЦВЕТЫ ЗЛА

CXVIII. Эпиграф к одной осужденной книге

Друг мира, неба и людей,
Восторгов трезвых и печалей,
Брось эту книгу сатурналий,
Бесчинных оргий и скорбей!

Когда в риторике своей
Ты Сатане не подражаешь,
Брось! – Ты больным меня признаешь
Иль не поймешь ни слова в ней.

Но, если ум твой в безднах бродит,
Ища обетованный рай,
Скорбит, зовет и не находит, —

Тогда… О, брат! тогда читай
И братским чувством сожаленья
Откликнись на мои мученья![127]

CXIX. Разрушение

Мой Демон – близ меня, – повсюду, ночью, днем,
Неосязаемый, как воздух, недоступный,
Он плавает вокруг, он входит в грудь огнем,
Он жаждой мучает, извечной и преступной.

Он, зная страсть мою к Искусству, предстает
Мне в виде женщины, неслыханно прекрасной,
И, повод отыскав, вливает грубо в рот
Мне зелье мерзкое, напиток Зла ужасный.

И, заманив меня – так, чтоб не видел Бог, —
Усталого, без сил, скучнейшей из дорог
В безлюдье страшное, в пустыню Пресыщенья,

Бросает мне в глаза, сквозь морок, сквозь туман
Одежды грязные и кровь открытых ран, —
Весь мир, охваченный безумством Разрушенья.[128]

CXX. Мученица