«Нет, я уже не могу гулять целыми днями, как делал это раньше, думал, он. — Есть определенные факты жизни, и я должен смотреть им в лицо. Уинифред, моя жена, — факт, и дети мои — тоже факты. Я должен осязать факты. Я должен жить ими и с ними. Так обычно течет жизнь».
Хью выходил из города и направлялся по дороге, проложенной между маисовыми полями. Он был человек атлетического сложения и одет в свободный, хорошо сидевший на нем костюм. Удрученный и растерянный, брел он по дороге. С одной стороны, он сознавал себя способным стать настоящим человеком и занять свое место в жизни, а с другой стороны, он вовсе не сознавал себя таким.
Прерия широко расстилалась перед ним во всех направлениях. Хью всегда гулял ночью, и трудно было что-либо видеть, но чувства пространства он никогда не терял. «Все идет вперед и вперед, а я стою на месте!» — думал он. Последние шесть лет он был преподавателем в провинциальном колледже. Молодежь — юноши и девушки — приходила в предназначенную для этого комнату, и он их учил. Это ничего не давало. Шла игра словами и цифрами. Прилагались усилия, чтобы пробудить умы.
К чему?
Это был старый вопрос, к которому он всегда возвращался и который нуждался в ответе, как животное нуждается в пище. Хью отказался от попыток ответить на него. Он быстро шагал, стараясь устать физически. Он заставлял свой ум сосредоточиваться на каких-нибудь мелочах, чтобы забыть о расстоянии. Как-то раз он свернул с дороги и обошел вокруг целого маисового поля. Он прикинул число стеблей в каждом ряду маиса и подсчитал число стеблей на всем поле. «Это поле даст тысячу двести бушелей маиса», мысленно сказал он себе, словно это имело для него какое-нибудь значение. Выдернув из початка пучок шелковистых волоков, он начал играть ими. Он попытался представить себе, что это его усы. «А я был бы малый хоть куда с такими желтыми усами!» — подумал он.
Однажды во время лекции Хью вдруг начал с новым интересом смотреть на своих студентов. Его внимание привлекла молодая девушка. Она сидела рядом с сыном лавочника из Юнион-вэлли. Молодой человек что-то писал на обложке книги. Она взглянула и сразу отвернулась. Молодой человек ждал ответа.
Была зима, и он приглашал ее на каток. Но Хью не знал об этом. Он вдруг почувствовал себя стариком. Когда он задал девушке какой-то вопрос, она растерялась. Голос ее дрожал.
По окончании лекции произошла удивительная сцена. Хью на минуту задержал сына лавочника, и когда они остались одни, его внезапно охватил яростный гнев. Но голос его был холоден и спокоен.
— Молодой человек, — обратился он к студенту, — вы приходите сюда не затем, чтобы писать что-то на обложках книг и тратить время. Если я увижу это еще раз, я сделаю то, чего вы меньше всего ожидаете. Я выброшу вас в окно, так и знайте!
Хью сделал движение рукой, и молодой человек вышел, бледный, не проронив ни слова. Хью почувствовал себя очень скверно. В течение нескольких дней он думал о девушке, которая совершенно случайно привлекла его внимание. «Я познакомлюсь с ней. Я узнаю, кто она такая», — думал он.
Профессора колледжа в Юнион-вэлли нередко приглашали студентов к себе домой. Хью думал об этом несколько дней, и однажды под вечер заметил ее впереди себя, когда она опускалась с холма, на котором был расположен колледж.
Девушку звали Мэри Кокрейн. Она поступила в колледж всего несколько месяцев назад, приехав сюда из Хантерсбурга, штата Иллинойс, — несомненно, такого же провинциального городка, как и Юнион-вэлли. Хью ничего ее знал о ней, кроме разве того, что отец ее умер, да, кажется, и мать. Хью быстро спустился по склону, чтобы догнать девушку.
— Мисс Кокрейн, — окликнул он ее и удивился, что голос его слегка дрожит. «Почему это я так волнуюсь?» — невольно подумал он.
Новая жизнь началась в доме Хью Уокера. Для него было хорошо, что теперь в доме бывал кто-то, не принадлежащий ему, а Уинифред Уокер и дети быстро привыкли к девушке. Уинифред настоятельно просила ее заходить, и она посещала семью по нескольку раз в неделю.
Мэри Кокрейн очень нравилось бывать в семье, где есть дети. Зимой в послеобеденные часы она брала с собой санки и двух сынишек Хью и уходила с ними кататься на холмик, неподалеку от дома. Было много веселья и крику. Мэри Кокрейн тащила санки, в гору, дети карабкались следом. Затем они все вместе шумно мчались вниз.
Девушка, быстро развившаяся физически, смотрела на Хью Уокера как на нечто стоявшее совершенно вне ее жизни. Она редко разговаривала с этим человеком, внезапно и сильно ею заинтересовавшимся, а Уинифред, по-видимому не задумываясь, приняла ее как добавление к своему семейству. Часто днем, когда обе негритянки бывали очень заняты, она уходила из дому, оставляя детей на попечение Мэри.
День клонился к вечеру, и Хью пришел из колледжа домой вместе с Мэри. Весной он работал в запущенном огороде. Грядки были вспаханы и засажены, но он брал мотыгу и грабли и копался в земле. Дети со студенткой играли возле дома. Хью смотрел не на детей, а на нее, «Она принадлежит к тем людям, среди которых я живу, и предполагается, что она здесь с нами работает, думал он. — Она не принадлежит мне, подобно Уинифред и детям. Я могу вот сейчас подойти к ней, коснуться ее руки, взглянуть на нее, потом уйти и никогда больше ее не видеть».
Эта мысль служила утешением для удрученного человека. По вечерам, когда он отправлялся на прогулку, чувство окружавшего его безграничного пространства больше не побуждало его бродить целыми часами, он уже не шел в полубезумии все вперед и вперед, пытаясь проникнуть сквозь неосязаемую стену.
Он думал о Мэри Кокрейн. Это была девушка из провинциального городка. Вероятно, такая же, как миллионы других американских девушек. Его интересовало, что думала она, когда сидела на его лекциях, когда шла рядом с ним по улицам Юнион-вэлли, когда играла с детьми во дворе дома.
Однажды зимой, когда в сумерках. Мэри с детьми лепила во дворе снежную бабу, Хью пошел наверх и в темноте стал глядеть в окно. Высокая, стройная, смутно видимая фигура девушки быстро двигалась по снегу.
«Да, в ее жизни еще ничего не было. Она может стать чем угодно или ничем. Она подобна юному деревцу, которое еще не приносило плодов», — думал он.
Он прошел в свой кабинет и долго сидел там во мраке. В тот вечер, отправившись на обычную прогулку, он отсутствовал недолго: поспешил домой и засел у себя в кабинете. Хью запер дверь. Хотя он этого не сознавал, ему не хотелось, чтобы Уинифред подошла к его двери и нарушила его мысли. Она иногда это делала.
Уинифред все время читала романы. Она читала романы Роберта Льюиса Стивенсона* {Роберт Льюис Стивенсон (1850–1894} — английский писатель, автор исторических и авантюрных романов}. Прочитав их все до последнего, она опять начинала с первого.
Иногда она приходила наверх и, стоя у двери, разговаривала с Хью. Она что-нибудь рассказывала или повторяла неожиданно умную фразу, сказанную кем-нибудь из детей. Случалось, она заходила в комнату и гасила свет. У окна стоял диван. Она садилась на край дивана. Тогда что-то пробуждалось в них обоих. Это было как в ту пору, когда они еще не были женаты. Сидящая фигура оживала. Хью тоже садился на диван, и она протягивала руку и касалась его лица.
Хью не хотел, чтобы это случилось теперь. Постояв минуту посреди комнаты, он подошел к двери, отпер ее и вышел на лестницу.
— Пожалуйста, Уинифред, не шуми, когда придешь наверх. У меня болит голова, и я постараюсь заснуть, — солгал он.
Вернувшись в свою комнату и заперев дверь, он почувствовал себя вне опасности, погасил свет и, не раздеваясь, бросился на диван.
— Он думал о Мэри Кокрейн, своей ученице, но был уверен, что думает о ней совершенно отвлеченно. Она была подобна той женщине, которая шла доить корову и которую он видел, когда в молодые годы гулял далеко в прерии, чтобы излечиться от внутреннего смятения. В его жизни она занимала такое же место, как человек, бросивший камнем в собаку.
— «Да, она еще не сложилась, она подобна молодому деревцу, — повторял он. — Люди всегда так. Они вдруг перестают быть детьми и становятся взрослыми. Так будет и с моими детьми. Малютка Уинифред, только еще начинающая лепетать, скоро будет как эта девушка. Я избрал эту Мэри не в силу какой-либо
