он с этим мешкал, свинину продавал сын. Иногда они дрались, и тогда женщина отходила в сторону и вся дрожала.
Постепенно она привыкла молчать. Когда она уже стала похожа на старуху {ей не было и сорока) и муж с сыном уезжали торговать лошадьми, пьянствовать, охотиться или воровать, она бродила по дому и по скотному двору и что-то бормотала про себя.
Как ей всех прокормить? Это была ее единственная забота. Собак надо кормить, лошадям и коровам не хватит сена на сеновале. Если она не накормит кур, как они будут нестись? А если не будет яиц, как она купит в городе все, что ей нужно, чтобы жизнь на ферме шла своим чередом? Слава богу, мужа ей не надо было кормить — в определенном смысле. Близкие отношения после женитьбы и рождения детей продолжались недолго. Куда он пропадал на столько времени, она не знала. Иногда он не показывался неделями, а когда подрос мальчик, они стали исчезать вдвоем.
Они оставляли на нее весь дом, а у нее не было денег. Знакомых у нее тоже не было. В городе с ней никто не разговаривал. Зимой она сама собирала хворост для плиты, ухитрялась пригоршней зерна накормить скот.
Корова в хлеву встречала ее голодным мычанием, лошади ржали, собаки бегали за ней по пятам. Зимой куры почти не неслись. Они забивались в угол сарая, и она неотступно следила за ними. Если наседка зимой снесет яйцо в курятнике и вы его вовремя не найдете, оно замерзнет и лопнет.
Однажды зимой старуха отправилась в город продавать яйца, и собаки увязались за ней. Она вышла из дому только в три часа; выпало много снега. Старуха уже несколько дней неважно себя чувствовала и потихоньку плелась, что-то бормоча, сгорбившись, в ветхом платье. Яйца она уложила на дно старого мешка из-под зерна. Их было совсем мало, но зимой цена на яйца повышается. Она надеялась получить в обмен немного мяса, кусок солонины, немного сахара, а то еще и кофе. Может быть, мясник даст ей кусок печенки.
Старуха добралась до города, и пока она продавала в лавке яйца, собаки лежали у дверей. Ей повезло, она, добыла все, что ей было нужно, больше, чем она рассчитывала. Потом она пошла к мяснику, и он дал ей печенки и мяса для собак.
За много лет с нею впервые заговорили дружелюбно. Когда она вошла, мясник был в лавке один и возмутился при виде этой хилой старухи, приползшей в город в такую погоду. Было очень холодно, и снег, не падавший днем, повалил опять. Мясник спросил ее про мужа и сына, выругал их, и старуха смотрела на него с робким изумлением. Он сказал, чтобы она не смела давать мужу или сыну печенку или кости с мясом, которые он положил ей в мешок; пускай они лучше подохнут с голоду.
Подохнут с голоду? Ну нет, все должны есть! Муж чины должны есть, и лошади, — правда, они никуда не годятся, но, может быть, все-таки удастся сбыть их, — и бедная тощая корова, которая уже три месяца не дает молока.
Лошади, корова, свиньи, собаки, мужчины.
III
Старуха торопилась, чтобы попасть домой засветло. Собаки бежали за ней, обнюхивая тяжелый мешок, висевший у нее за спиной. Дойдя до окраины города, она остановилась у какого-то забора и прививала к себе мешок веревкой, которую для этого захватила в кармане. Так легче было нести. У нее болели плечи. Очень трудно было перелезать через заборы; один раз она потеряла равновесие и упала в снег. Собаки запрыгали вокруг нее. Она поднялась на ноги с большим трудом, но все-таки поднялась. Через заборы она перелезала из-за того, что этот путь — верх по холму и лесом — был значительно короче. Она могла бы пойти и по проезжей дороге, но так было бы дальше на целую — милю. Она боялась, что не дойдет. И, кроме того, пора было кормить скот. На ферме еще оставалось немного сена и овса. Может быть, муж и сын тоже привезут сколько-нибудь. Они уехали в. единственной уцелевшей тележке, тряском ящике на колеса запряженном разбитой клячей, с двумя другими разбитыми клячами на привязи. Мужчины поехали продавать их — может, хоть что-нибудь за них выручат. Пожалуй, вернутся пьяными. Надо, чтобы в доме была какая-нибудь еда, когда они вернутся.
Сын путался с какой-то женщиной, жившей в окружном центре, милях в пятнадцати от фермы. Это была грубая, скверная баба. Как-то летом сын привез ее с собой Оба они напились. Джейка Граймза не было дома, и сын и та женщина обращались со старухой как со служанкой. Она не обижалась; она к этому привыкла. Что бы ни происходило, она не говорила ни слова. Это было ее жизненным правилом. Она молчала, когда девушкой жила у немца, молчала и после, когда вышла за Джейка. Любовница сына в тот раз осталась ночевать, они спали вместе, точно муж и жена. Старуху это нисколько не возмутило. Она давно уже перестала возмущаться.
С мешком за спиной, увязая в глубоком снегу, она перебралась через открытое поле и вошла в лес.
Тут была тропинка, но по ней трудно было идти! Сразу же за вершиной холма, где лес рос особенно густо лежала небольшая прогалина, вероятно, кто-нибудь расчистил здесь лес, чтобы построить себе дом. Прогалина была размером с городской строительный участок, на ней как раз хватило бы места для дома и огорода. Тропинка вела по краю прогалины; дойдя до нее, старуха села под дерево передохнуть.
Вот уж чего ей не следовало делать! Усесться поудобней и прислонить мешок к стволу было очень приятно, вот как потом встать? Она на мгновение встревожилась, но потом спокойно закрыла глаза. Должно быть, она заснула. Когда человек так промерзает, он больше не чувствует холода. Вскоре чуть-чуть потеплело, и снег повалил еще гуще. А еще через некоторое время совсем прояснилось. Показалась даже луна.
Четыре собаки увязались за миссис Граймз в город, огромные тощие псы. Люди, вроде Джейка Граймза и его сына, всегда держат именно таких собак. Они бьют, истязают их, но те остаются. Собаки Граймзов, чтобы не околеть от голода, принуждены были сами добывать себе пропитание; покуда старуха спала прислонившись спиной к дереву на краю прогалины, они отправились на разведку. Они охотились на кроликов в лесу и ближайших полях, и к ним пристали еще три чужие собаки.
Через некоторое время они вернулись на прогалину. Они были чем-то возбуждены. В такие ночи, холодные, ясные и лунные, с собаками творится что-то странное. Может быть, какой-то древний инстинкт, сохранившийся с тех времен, когда они были волками и в зимние ночи стаями рыскали по лесам, вновь вселяется в них.
Собаки, собравшиеся на прогалине перед старухой, уже поймали двух-трех кроликов и кое-как утолили голод. Они начали играть, носиться по прогалине. Они мчались и мчались по кругу, одна почти касаясь носом хвоста другой. Странное было зрелище — этот безмолвный бег по кругу, протоптанному в мягком снегу, под засыпанными снегом деревьями, под зимней луной. Собаки не издавали ни звука. Они все мчались и мчались по кругу.
Может быть, старуха увидела их игру, прежде чем умерла. Возможно, что она время от времени просыпалась и смотрела на эту странную сцену слабыми затуманенными главами.
Должно быть, ей теперь и холодно не было, только клонило ко сну. Жизнь теплится в человеке очень долго. Может быть, старуха потеряла рассудок. Может быть, ей снилось ее девичество, как она жила у немца, и как она была ребенком, и что было до того, как мать бросила ее и исчезла.
Едва ли ей снилось что-нибудь приятное. Мало было у нее в жизни приятного. Время от времени одна из собак выбегала из круга, останавливалась перед ней и приближала морду к ее лицу. Из пасти собаки свисал красный язык.
Кружение собак могло быть чем-то вроде похоронной церемонии. А может быть, первобытный волчий инстинкт возбужденный ночной беготней, заставлял их чего-то опасаться.
«Мы больше не волки. Мы — собаки, слуги человека. Держись за жизнь, человек! Когда ты умираешь, мы снова превращаемся в волков».
Одна ив собак подбегала к старухе, сидевшей спиной к дереву, приближала морду к ее лицу и, по- видимому удовлетворенная, возвращалась к стае. То же самое проделали по очереди; в течение вечера, прежде чем старуха умерла, все собаки Граймзов. Обо всем этом я узнал позже, уже взрослым, когда мне
