румянцем на лице, казалась взволнована. Один ex-помещик только беспечно затягивался и рассматривал потолок. Наконец он впомнил, что пора идти к почтмейстеру, встал, раскланялся и вышел. За ним Франц Иванович отправился по своим делам. Аптекарша и Фиренгейм остались вдвоем.
На дворе по случаю поздней осени начинало уже смеркаться.
Оба молчали, оба сидели в немом смущении. Проклятая робость вкралась в сердце светского щеголя и туманила его коварные предприятия. Он думал, думал, находил себя и жалким и смешным и вдруг, собравшись с духом, начал разговор:
- Не хотите ли сыграть что-нибудь?
- В четыре руки?
- Да, в четыре руки.
- Я так мало играю...
- И, помилуйте! Вы разве не помните, что мы уж игрывали прежде?
- Помню...
- Так не угодно ли?..
- Извольте.
Они сели рядом у фортепьяно.
- Что ж мы будем играть? - спросила аптекарша.
- Что угодно...
- Мне все равно.
- И мне все равно...
- Вот какие-то ноты... Хотите попробовать?
- Извольте.
- Вы будете играть бас.
- Да, как прежде... как в старину...
Аптекарша вздохнула...
- Извините, если я буду ошибаться.
- Не взыщите, если я ошибусь.
Они начали играть, только нестерпимо дурно: то он опаздывал, то она торопилась. В комнате становилось темнее и темнее.
- Признайтесь, - сказал барон шепотом, - вы на меня сердитесь?
- Зачем сердиться?.. Бог вас простит... У меня тут не то, кажется, написано...
- Нет, - продолжал барон, - нет, дайте мне выслушать выражение вашего гнева, быть может я и оправдаюсь.
- Ах! Извините, я кажется, не ту строку играю.
- А мне так больно, что вы на меня досадуете.
- На что вам... переверните страницу.
- Мне так дорого ваше участие, оно мне так нужно.
Я так несчастлив...
- Вы несчастливы!..
Они перестали играть.
- Да, Шарлотта, - извините, что я вас называю прежним именгм, - я истинно несчастлив. Свет, в котором я живу, сжимает душу, от него веет морозом. Мне негде отдохнуть сердцем. Среди людей я всегда один, никого не удостоиваю своей привязанностью и не верю ни в чье участие.
- Бедный! - сказала аптекарша.
Барон приободрился.
- Но знаете ли, Шарлотта, какое утешение я сохранил с любовью; знаете ли, каким теплым чувством я согреваюсь в ледяной атмосфере большого света?
Знаете ли?..
Аптекарша не отвечала. Грудь ее сильно волновалась.
- Да, Шарлотта, воспоминания о прошлой жизни, воспоминание о вас - вот теперь мое лучшее сокровище.
Как часто, утомленный от бессмысленных мелочей кочеванья по гостиным, я переношусь в тот мирный уголок, где я жил с вами, жил подле вас, и снова я вижу ваше окошечко, вижу тень вашу за белой занавеской. Воображение заменяет действительность. Я счастлив своей мечтой, и сердце мое снова бьется от радости и от любви.
- Ах! - сказала аптекарша. - А мне каково? Мне здесь все дико и неприятно. Нет здесь моих подруг...
Отец мой умер... Я сама живу памятью, а в настоящем мне грустно и тяжело.
- Так, бедная Шарлотта, я в том был уверен. Вы тоже несчастливы. Вас здесь никто не оценить, ни понять не может. А я знаю, ваша душа создана для чувства, для сочувствия, для всех радостей и мучений сердца.
- Не говорите мне этого...
- Но это правда.
- Да, печальная правда. Я долго ждала счастия...
Я видела его даже издали, но оно промелькнуло только для меня и бросило мне лишь сожаление, одиночество.
- Нет, - прервал барон, - судьба бессильна против любви. Мы были бы счастливы вместе... Ваши глаза мне это говорят. Кто же мешает нам быть счастливыми?
- А как?..
- А разве нельзя возвыситься над жалкими условиями жизни? Разве мы не можем любить друг друга и в высоком упоении найти возмездие за все свои страдания?..
- А люди?
- Люди! Что в них? Любовь не целая ли вселенная? Как ничтожно перед ней все земное, и как возвышается, как освящается душа, исполненная любовью!
Барон схватил руку аптекарши; рука ее дрожала.
- А долг? - сказала она задыхающимся голосом.
- Долг выдуман человеческими расчетами. Долг - условие земли, а для нас отверзто небо. Вы видите, не пустой же случай свел нас снова вместе; мы рождены друг для друга. Неужели вы этого не понимаете? А я уже по силе любви своей отгадываю, что и вы должны меня любить...
- И не ошибаетесь, - сказала аптекарша, закрыв лицо руками.
Ощущение неописанного блаженства освежило душу барона. В комнате было совершенно темно.
- О! Теперь, - сказал он, - я готов умереть для вас; теперь счастие для нас возможно. Но повторите ваши слова, скажите мне: давно ли и как вы меня любите?..
- Да... я все скажу... я не в силах более молчать, - сказала трепетно аптекарша, - да, я всегда думала о вас... да, я не переставала вас...
В эту минуту дверь настежь отворилась, и толстая служанка, босиком, в затрапезном платье, вошла в комнату, держа в руках два медных шандала с сальными свечами. Рука аптекарши выпала из руки барона. На молодого человека неприятно подействовали сальные свечи и нищенский наряд служанки; но для увлеченной женщины блеск внесенного огня был благодетельным светильником и озарил ей мрачную пучину, в которую ввергала ее безумная страсть.
- Нет... нет, жена, - сказала она дрожащим голосом, - должна быть чиста и непорочна. Обольщение чувств обманчиво, а раскаяние неумолимо... Заклинаю вас всем, что вы любите, не возобновлять нынешнего разговора.
В дверях показался Франц Иванович.
- Теперь я свободен, - сказал он, потряхивая головкой. - Я боюсь, что вам было скучно. Не хотите ли пуншику или бостончик составить?
Но расстроенный барон не хотел слушать никаких предложений. Обманутый в ожидании, забыв свои планы, он побежал домой и всю ночь проворочался на кровати. К утру он, коварный светский щеголь, был влюблен в уездную аптекаршу, но влюблен по уши, и без ума и без надежды.
V
А между
