ольховой жерди. Ведь и последние полметра могут разверзнуться под тобой. Особенно неприятно во время такого путешествия громкое, под самым животом, потрескивание льда и белые стрелы трещин, разбегающиеся в разные стороны.
Володя обрадовался нам, посадил нас всех в моторную лодку, и мы через Волгу ушли к устью реки Бабни. Володя уверил нас, что Бабня вся стоит и лед надежный.
Как ни странно, Бабня стояла. Небо было по-летнему голубое, и лед был голубой, и тепло было, как летом, и все было необыкновенно, неповторимо в этот день, не говоря уж о клеве. Такой клев, наверно, никогда больше не встретится на нашем рыбачьем пути.
Что бы такое значило? Сидишь с удочками где-нибудь в Журавлихе или где-нибудь на тихом лесном озере. Желтые кувшинки, белые лилии, которые, правда, не распустились еще в ранний рассветный час, но воображение уж видит их -- чистые, свежие, голубоватые, потому что прямо над ними ничего нет, кроме яркой, безоблачной синевы. Сквозь деревья пробиваются и ложатся на воду первые розоватые пятна -- заря.
Тепло. Пахнет речным туманом, который успел оторваться от воды и путается теперь в вершинах прибрежных деревьев, в верхушках черного елового леса на том берегу.
Пахнет мятой-травой. Наверно, вытирая руки пучком травы, размял стебель мяты, и вот теперь разливается в неподвижном воздухе ее крепкое, с холодком, благоухание.
Прислушаешься -- птицы поют, приглядишься -- сонные капли росы на траве и цветах. Благодать. К тому же сейчас, может быть, в следующую секунду, дрогнет как в зеркало впаянный поплавок и, морщиня зеркало и разрезая его, уверенно пойдет вкось под широкий глянцевитый лист кувшинки.
-- Саша, у тебя как, берет?
-- Хорошо берет.
-- И красота какая. И тишина. И запахи. И тепло.
-- Да, благодать... Но это все же не то. Вот погоди, придет ноябрь, начнется стужа, перволедок...
-- Не раздражай, не береди душу, словно не дождешься, когда придет ноябрь.
-- А помнишь, как мы один раз выехали в тридцати семиградусный мороз? Мотыль примерзает к пальцам, пальцы к мормышке, лунку каждую минуту затягивает льдом.
-- Фанатики. Я тогда сбежал с половины дня. С Варварой Ивановной варил уху.
-- Красота.
-- А помнишь, как один раз ехали на твоем 'Москвиче' по тонкому льду и открыли дверцы, чтобы, если рухнем, повиснуть на дверцах?
-- Фанатики. Жаль мне 'Москвичам-то, наверно, новый хозяин перекрасил его, и номер другой. Может, и встретишь на улице, не узнаешь.
-- А помнишь, как у Аркадия на мормышку щука взяла?
-- Не береди.
Солнце поднялось выше. Оно начинает пригревать. Оно просвечивает тихую речную воду.
-- Эх, брат, словно не дождешься, когда придет ноябрь, и стужа, и первый лед. Да мороз бы покрепче, да махнуть бы на Григоровы острова!
1963
