принято интересоваться, что Миша являлся бывшим воспитанником детского дома, и лишь основательная сила воли не позволяла этому молодому человеку время от времени депрессировать одиночеством и не ранить окружающих заостренными лезвиями эгоизма, чтобы потом от этого самому не мучиться совестливо: эти лезвия эгоизма ему удалось уничтожить, переломать в спорте.
-- А вы, Василий Федорович, -- улыбнулся Миша, и профессор тут же оскалил свои неровные зубы в ответ, -- будете опять предлагать в Университет? -- спросил молодой человек, почувствовав, что профессор что-то хочет ему сказать, но как бы раздумывает.
-- Да ты же несклоняемый! Всегда в одном лице! -- от души хохотнул профессор, что редко он когда смог бы сделать, и этот хохоток скорее походил на какой-то внутренний толчок, дребезжание развернувшейся пружины, глубоко придерживаемой эйфории, необъяснимого, глубокого возбуждения, но Миша на это не обратил внимание.
-- Спорт, Василий Федорович -- моя стихия! -- весело ответил он на шутку профессора.
-- Да ты знаешь ли, чудак-человек, что спорт -- это буквально все, что только можно себе представить? Спорт -- это соревнование: кто лучше, больше, дальше, -- объяснил профессор и с добродушной ехидцей, -- 'вот мол, как я тебя', -- прибавил в интонации, будто для малого ребенка, -- а соревнование присутствует в любом деле! -- и тут же профессор улыбнулся Мише.
-- Пусть так! -- весело ответил Миша. -- С профессорами философии спорить -- бесполезно! -- подчеркнул он последнее слово, -- но я занимаюсь теми видами спорта, которые мне нравятся. -- Молодой человек снова улыбнулся, улыбка перемагнитилась на лицо профессора. Миша, развернувшись красиво корпусом, хотел было уже направиться в сторону входных дверей в здание Университета, думая, что встреча на этом исчерпана, но...
-- Миша! Подожди, пожалуйста... -- будто спохватился профессор.
-- Да, Василий Федорович, -- сразу же остановился и вежливо отозвался молодой человек.
-- Слушай, Миша, у меня есть несколько задачек -- ну, никак не могу решить! Может, поможешь?
-- Можно. В следующие выходные захватите с собой на дачу, -- не раздумывая, охотно согласился молодой человек.
-- А если сегодня? Как ты на это смотришь?
-- Сегодня? -- немного подумал молодой человек. -- В принципе можно. Они при вас?
-- Дома.
-- Ох, и хитрый вы человек, Василий Федорович! --лукаво прищурившись, проговорил Миша, и снова приняв серьезное выражение лица, спросил: -- у вас какое-то сегодня торжество?
-- Ну, если ты придешь, то устроим и торжество. Большего не обещаю -маленькое, но со вкусом. Так как? Договоримся?
-- А почему бы и нет? -- весело сказал молодой человек и улыбнулся, и Аршиинкин-Мертвяк тут же примерил эту улыбку на свое лицо.
-- Хорошо, -- определился профессор. -- Часикам к семи сможешь? Устроит?
-- Нормально.
Аршиинкин-Мертвяк полез во внутренний карман своего кожаного на меху пальто и извлек оттуда какую-то разноцветную карточку.
-- Держи мою визитку, -- сказал профессор
и протянул карточку молодому человеку. -- Там есть мой домашний адрес и телефон, -- пояснил он.
-- Единственное вот..., -- как-то замялся Миша. -- Как ваши домашние?
-- А! Из домашних? -- только я и моя дочь.
-- А-а др...
-- Это и все. Мы живем вдвоем.
-- Ну, если так, -- оживившись, сказал молодой человек, -- и мой визит особенно не помешает, я обязательно буду! -- улыбнувшись, согласился он окончательно.
Они распрощались до вечера, и Миша направился в здание Университета, а профессор съездил на своей машине в ближайшее кафе перекусить и снова вернулся на работу.
Именно так это и было двумя часами назад, а потом..., а потом разговор с Юс...
Внезапно, в размышления Аршиинкина-Мертвяка ворвалась студенческая суета, возникшая словно ниоткуда -- наступил перерыв между лекциями.
Рыцарь Чести
Вечером Аршиинкин- Мертвяк находился у себя дома. Он сидел в своем рабочем кабинете и время от времени посматривал на часы, между тем как, по очереди, терпеливо оценивал шахматные задачи в брошюре, которую он сегодня специально купил в киоске по дороге из Университета домой, он подыскивал среди множества задач, на его взгляд, наиболее интересные, где бы действительно он смог оказаться в затруднении, в случае, если бы он и в самом деле взялся за их решение. Шахматы профессор не любил, но уважал их за развитие логики, и он с удовольствием заменил бы игру в них на что-нибудь более подходящее его сердцу, но такого занятия пока не находилось.
Наконец профессор отметил карандашом несколько задач и отложил брошюру в сторону на видное место на своем рабочем столе.
'Половина седьмого' -- промыслил он про себя, когда в очередной раз взглянул на свои ручные часы, -- 'Скоро должен быть и Миша. Насколько я помню, -- продолжал внутреннее размышление Василий Федорович, -- Этот молодой человек был всегда пунктуальным...'
Медленная туманность воспоминаний нежно и тепло стала окутывать профессора и он, откинувшись на спинку дивана, в сонливой истоме липко зевнул, опустил подбородок на грудь и мягко закрыл усталые за день глаза.
Нет, он совершенно понимал, что не спит, осознает свое присутствие дома, в рабочем кабинете, сидящим на своем излюбленном диване... Плавно, не отчетливо для того чтобы разглядеть, но достаточно для ласковой ощупи его причудливых чувств, всплывали, откуда-то из неведомой, но понимаемой, точно присутствующей, глубины, в которую теперь стремительно падал Василий Федорович, видения его пережитого прошлого.
Видения прошлых лет заговорили о себе:
Тогда, они, Василий Федорович и дочь Юля жили уже без супруги и матери. Все на двоих и для двоих. Юля и он -- дочь и отец. Он самостоятельно воспитывал дочь: ухаживал за ней, обучал премудростям жизни. Юля все больше взрослея, напоминала, да что там напоминала -- походила на свою маму, да что там походила -- являлась ее волшебной копией: по форме и движениям тела, в эмоциях и чувственных переживаниях, в логике мышления. И она очень любила своего отца, так же как мама, жена... Насколько у нее получалось, она и вела себя дома, словно маленькая хозяйка: убиралась в квартире, перепачкиваясь при этом с ног до головы, сама кулинарничала -- пока под руководством и присмотром отца, пыталась, и где-то получалось у нее, заниматься стиркой белья, правда, приходилось папе многое перестирывать заново, выжимать, но все-таки!
Воспоминания завлекали в свои ласковые глубины профессора, и расслабленный полет в них стареющего человека нравился ему, среди разноцветного мельтешения чувств и образов памяти стали появляться очертания намагниченных деталей, особо близких. И вот...
Словно картинки для разукрашивания...
Оживающие слайды чувств...
Влажная кожа... Дочери... -- семь лет... Юля, только что после совместного купания. Неловко девочка, переминаясь с ноги на ногу, стоит в своей разобранной кроватке... Щекотно...
Едва примагничиваются... Щекотные ладони папы...
Едва припухшие, но уже упругие груди, не по детски крупные соски, настороженные голени... А лицо -- улыбающейся жены... Капельки воды -промокает, стирает сухое полотенце...
Однажды, когда Юле было уже лет около девяти, он не удержался...
Нет, Василий Федорович, продолжительно боролся, смотрел в Юлины сосредоточенные, немного напуганные глаза...
Но...
На что-то похоже...
Близко, неловко, похоже, мучительно...
