В это время, играющие на площадке химики-лаборанты, завершили свою партию и пожали друг другу руки. Наконец-то они открыли для себя присутствие в зале двух профессоров, ожидавших своей очереди поиграть, и теперь поднявшихся с лавки и направляющихся к ним. Лаборанты-химики, будто нашалившие студенты-первокурсники, немного сконфузились оттого, что не сумели заметить их раньше.
-- Я в такие годы как у них лучше бы не в мячик трахался, -- на ходу шепнул Порядков для ушей Аршиинкина-Мертвяка, -- и чуть погромче, чтобы услышали химики-лаборанты, добавил: -- Скажите, что я не прав, коллега?
Василий Федорович ничего не ответил на язвительность профессора психологии, потому что в это время оба они подошли к лаборантам-химикам и мужчина-лаборант спросил:
-- Мы на не слишком долго задержали вас в ожидании?
-- Поверьте, так заигрались, -- начала было оправдываться лаборант-женщина.
-- Все в порядке! -- тут же мило прищуриваясь, заговорил Петр Алексеевич. -- Мы в сторонке вдохновлялись на рыцарский поединок.
-- Да-да, -- подсказал Аршиинкин-Мертвяк, -- и благодарны вам за эту задержку, потому что успели совершить репетицию, сыграть маленькую партию психологии с философией.
-- И кто же оказался победителем? -- спросил, обтирая взмокшую шею полотенцем, мужчина-лаборант.
-- Пока ничья, -- глянув умиленно в сторону Василия Федоровича, ответил Порядков.
-- Надеемся, что на площадке -- озорно и по-девичьи улыбнувшись как бы начала подсказывать женщина лаборант и перевела дыхание. -- Из вас, все-таки кто-то обязательно окажется победителем?
-- Это буду я! -- высказал радость предвкушения игры Порядков.
-- Нет, не вы! Победителем будет сильнейший! -- подзадорил Петра Семеновича Василий Федорович.
-- Вот философы! -- затеатральничал гримасами профессор психологии, -и не сказал, что он победит, но и так все понятно, что все-таки он! Ну, и плутовская штука -- философия!
Когда химики-лаборанты ушли, Порядков, как обычно он умел это делать, перешел на дружески деловой тон:
-- Вечером в моем домике вечеринка, -- сообщил он Аршиинкину-Мертвяку с достоинством знатока подобных мероприятий.
-- Ну, и что ты хочешь этим сказать? -- рассматривая свою ракетку, спросил Василий Федорович.
-- Приглашаю! -- прищурился Порядков.
-- Кого, меня? -- вопросил, посмотревши коллеге в глаза, профессор философии.
-- Конечно тебя, а почему бы и нет?!
-- Ты же знаешь: я не могу вечером -- это значит заночевать.
-- Да знаю все наперед, что скажешь: и что Юлька останется одна, и что волноваться будет. Так позвонишь ей, у тебя же теперь совершенство -радиотелефон! Соглашайся, Василий Федорович, не пожалеешь, -- и Порядков смачно причмокнул языком, как он это умел для большей соблазнительности. - Если, честно сказать, то одна особа, -- и он выдержал завораживающую паузу, -- лично меня попросила о том, чтобы ты обязательно был приглашенным на сегодняшний сабантуй.
-- Что ты хитришь, Петр Алексеевич! -- попытался отшутиться Аршиинкин-Мертвяк. -- Сказал бы уж, мол, так и так, надоело деградировать в мало интеллектуальных компаниях -- поговорить не с кем.
-- Ну что ты в самом деле! Я не шучу, действительно, именно тебя -дама приглашает, -- как можно серьезнее и с расстановками произнес Порядков, и ему и в самом деле стало немного обидно, и это почувствовал профессор философии.
-- Ладно, -- коротко подытоживая эту тему разговора, сказал Аршиинкин-Мертвяк.
-- Что ладно? -- продолжая выказывать обиду и предлагая определиться окончательно по этому вопросу Порядков, -- придешь или нет, что ли?..
-- До Бога высоко, а до вечера далеко, -- задумчиво произнес Василий Федорович, словно сказал так, для самого себя вслух.
-- Хорошо, вечером ответишь, -- понимающе согласился Порядков.
-- Будем играть? -- как ни в чем не бывало спросил профессор философии.
-- Естественно не играться! -- взбодрился профессор психологии и прибавил: -- только чур не поддаваться!
-- Еще чего не хватало... Пощады не жди!..
Сумасшедшая?!
-- Какая стоит за окном уютная ночь, -- тихо произнес Аршиинкин-Мертвяк, выглядывая в окно второго этажа собственной дачи в прощелину между штор и рассматривая небольшой, таинственно освещенный луною, и от этого почти неузнаваемый хозяйским глазом, дворик.
-- Уютная, потому что нам уютно, -- отозвался голос женщины позади него из глубины едва освещенной свечкою комнаты.
Сегодня весь выходной день профессор философии провел на подъеме ожидания, в ощущении вкуса приближения вечера, но вся его приподнятость сопровождалась легким налетом тревожной пыли раздумий о дочери, и от этого его растрепанное настроение выглядело будто сверкающий кристалл, оброненный неглубоко в мутную воду. Что редко случалось, но случилось теперь, и в объявившееся внезапно в таком стечении обстоятельств воскресенье, отчетливо проявило у Василия Федоровича, даже замечаемо для окружающих: кратковременные вспышки эйфории, необъяснимой, необоснованной радости в течениии этого дня, которая сочеталась контрастно с минутной задумчивостью, ответами невпопад на вопросы сотоварищей по коттеджному поселку. Что невероятного было для натуры Аршиинкина-Мертвяка, невероятного в его состоянии души в течение целого, теперь отзвучавшего дня? Профессор абсолютно уверен был, что не сможет отказаться заночевать на даче, от вечеринки предложенной еще утром Петром Алексеевичем. Но одновременно профессор, как бы занимаясь изучением собственной двухсторонней болезненной муки чувств, периодически сам же и подпитывал, вызывал жесткую дискомфортнось чувств, и даже получал от этого нескрываемое удовольствие: с одной стороны, отказывал себе пойти на вечернее развлечение, которое одновременно он понимал -- обязательно произойдет с ним, с другой стороны, его одолевала невероятная жажда быть подле дочери и одолевала тем сильнее и больше, чем определеннее он подготавливал себя к вечеринке.
-- О чем ты опять задумался, Василий Федорович? -- через некоторое время безмолвия полуночных партнеров, одного -- в наброшенном на плечи халате маленько и сутуло стоящего у окна, другого -- лежащего в постели в ласковой наготе собственного тела, которая, сумрачно белела в приземистом освещении свечи, стоящей на низенькой тумбочке.
-- Слабый мужчина я для тебя, -- проговорил безлико и равнодушно профессор. -- Зачем ты со мною захотела переспать, -- оживляя некоторую, снова прорывающуюся, привычную унылость продолжал он, -- ведь, такое множество здесь, в поселке, молодых жеребцов?
-- Вот-вот, -- подтвердила она, -- именно -- жеребцов, -- и прихихикнувши в подушку, сказала: -- Все они хороши, и я спала со многими. Но как бы тебе объяснить, чтобы ты меня правильно понял, -- на мгновение серьезно задумалась женщина, -- я развиваюсь и живу символами. Да -наслаждение, и его всегда, было бы желание, можно получить, но символ -надо искать и долго приобретать.
-- Что-то не пойму, о чем ты хочешь сказать, о каком символе ты говоришь, когда тут все просто и ясно как белый день: стар и неуклюж в любви, вот и весь, как я понимаю, символ? Разве может принести такой, как я, удовлетворение? -- профессор отошел от окна и медленно удалился в глубину комнаты и теперь остановился у распахнутой ненасытности кровати, потому что присутствовала на ней женщина, по его убеждению, не получившая полноценного мужского общения. Халат соскользнул с его плеч на пол, и профессор виновато присел на кровать у изголовья женщины.
-- Поцелуй меня, -- нежно потребовала она, и Аршиинкин-Мертвяк, подавляя мужское неуважение к себе, наклонился плавно к ее лицу и едва прикоснувшись своими дряхлыми, понималось ему, губами, поцеловал ее свежий и ароматно пахнущий подбородок, но он не успел оторвать своих губ от него.
Женщина уловила напряженную шею профессора в объятия локтевых шелковистотеплых изгибов своих рук и неожиданно соскользнула влажно-прохладными губами прямо в губы Аршиинкина-Мертвяка, и тут же трепетно и крепко прижалась всеми своими изгибами тела к профессору.
