корпуса которой веером выдвигались три головы - рабочего, солдата и крестьянина. Этот памятник, от какого-то уличного острослова, во всём городе называли 'Змей-Горыныч'. (И правда, что-то похожее.)
И усмехнулся: как же умеют меняться времена!
Да, самые невообразимые пути: вот - Косаргин. В ихней конторе по Борьбе сидят с автоматами бритоголовые мордени, - но это не всё же их лицо? Совсем не глуп Косаргин и, кажется, у своего прежнего подопечного готов чему-то и поднаумиться? Да кто умней - не может не понимать, что одно самоустройство ничего не решает: займи ты хоть самую лучшую каюту - а если корабль тонет всё равно?
Да только: могут ли они меняться? Вспомнить его на допросах... Однако и не думать об общем деле России - никак нельзя, и нынешним гебистам тоже. Не всё - о себе. Хотя вот те фирмачи из Элломаса - у них ума только и хватает, что если б ещё и во власть пролезть, тогда их капиталы быстро учетверятся.
...Так прожили, от покушения, два месяца - и благополучно. И вкладчики верили в их 'Транс- Континентальный', не забирали вкладов, даже увеличивали. Приезжали из районов сельхозобработчики - и те шли к ним сюда, а не в государственный, и не в финансовое управление.
А вот что: в конце апреля, оказывается, попадала Пасха. И Таня всхлопоталась, чего раньше не было, печь куличи и красить яйца.
- Нет, - взмолился Алёша, - только не крась, пожалуйста, не могу этих красных в руки брать. Куличи ладно - только не вздумай их святить, не буду есть.
- Да почему уж так? - кольчая прядка свесилась ей на лоб. - А бабушка всегда святила, и красила. Что ж это, не наша вера?
'Наша вера'? Они не говорили так раньше, но как будто и так, - а какая ж другая?
Ну, да, может быть религия и способна вывести человека из мрачного состояния, однако при чём тут свячёные куличи?
Таня к нему - щека к щеке:
- А ты не понимаешь, что мы были обречены? Что нас спасла какая-то Высшая Сила? И вот эти месяцы бережёт - Она же?
Да, можно сказать - и так. Но есть - и теория вероятностей. И виртуальные варианты любого опыта.
Впрочем - был же и Большой Взрыв.
Есть - и Чёрные Дыры.
И - непостижимая предусмотрительность молекул ДНК.
А ещё через несколько дней был суд над убийцей. И даже Косаргин изумился: при полном сознании преступника в покушении да и всех вещественных доказательствах - осудили его не за попытку убийства, а за 'незаконное хранение оружия', 4 года лагерей, и не строгого режима.
Значит, хорошо подмазано.
Вот тут Толковянов сильно встревожился.
Попросил Косаргина получить из дела, в копии, - фотографию шурина.
А она-то - вот как раз она - пропала из судебного дела бесследно. Хотя числилась в описи...
На суде имена главных директоров-заказчиков не назывались, они могли и не знать, что Толковянов знает. Но вот столкнулся с одним из них на улице в насмешку около университета, шёл посидеть на научной конференции, иногда потягивало туда, - еле заставил себя только взглядом скользнуть, а не выразить.
Бежать за границу? - конечно было спасением и жены, и сына, и себя. Но Алёша - не мог бежать.
Таню берёг, как хрупкое стекло. А бежать - не мог.
Сам себе удивлялся: каждый день ходишь в этом тяжком бронежилете, мелькает свой дежурный автоматчик, появилась и вторая квартира, для манёвра... Кого теперь не убивают? Кредиторов - по одному поводу, должников - по другому. И заморочена голова вкладами, инвестициями, отчислениями, подсчётами баланса, налогами, поддержкой предприятий, - но во всей этой напряжённой замороченности, даже на измоте сил, сохранялся внутри, в груди, - неуничтожимый стерженёк: хоть по случаю, по чьему-то пересказу, по прогляженной научной статье, а следить: что в физике? Достиг слух об успешных опытах группы наших ребят: радиоактивным облучением повышают октановое число бензина. Это колоссально! - уменьшится мировая потребность в нефти. Арабы узнали - тут же кинулись: закупить изобретение и задушить его. От наших - никакой поддержки, им - всё спустя рукава, лишь бы свои карманы набить. И ребята - продали.
А всё-таки - наши, русские придумали! Нет, не умерла ещё ни русская наука, ни русское умельство.
'Погоди! - говорил он мысленно кому-то. Кому-то? сильно расплывался образ, но был ненавистен и гадок. - А мы ещё поднимемся!'
Однако - нет, проглядывалось так, что не банкир Толковянов будет русскую науку поднимать. Прочертили 'валютный коридор' - не стало тех бешеных игр и прибылей. Государство допустило банкам наплодиться - но вовсе не думало их поддерживать. Напротив, надвигался регламент - на достаточность капитала, на устойчивость, на ликвидность. И стали слабые банки агонизировать. Ну, пока ещё держал рынок ценных бумаг, сколько-то обеспеченный государством. Или у кого были важные именитые клиенты - да не подслужлив был Толковянов к этим оборотням из номенклатуры, слегка тебе кивающим изволительно. И самое больное: в этом, кажется, тупике - начался разлад, потом и раскол с друзьями-компаньонами. Куда отлетел их недавний энтузиазм, когда они росли на дрожжах своего успеха, в дружных беседах весело ставили пивные кружки на эти стодолларовые игровые подставки? Теперь один, и другой разногласили: нет, не так искать накоплений; нет, не так расходовать. Рашит первый, затем и другой потребовали отделить свою долю, а она и была главной. Деньги соединили их - деньги и разъединили.
Эти ссоры расстраивают - хуже упадка дел. Темно на душе.
Где касается денег - нет предела ни страстям, ни мести.
Вокруг Алёши поредел кружок близких. Вся финансовая ситуация стала тьма, и не знаешь, где обнажится яма под ногами, или откуда высунется в тебя остриё. Шёл наугад: купил одно здание городского рынка; завёл два своих магазина; завёл десяток обменных валютных лавочек. А оборотных средств - не хватало, нужен ещё кредит. Где его взять? Пошёл просить у Емцова, тот покровительствовал Алёше: надо же смену растить.
Но покровительствовал всегда с весёлой развязностью:
- А, молокосос пришёл? Ну, как твои дела сосунковые?
Под семьдесят ему уже было - а всё тот же жизнелюбец, и женщин глазами не пропускал, и такой же подвижный фигурой и умом. И как он мог всё перенести? Ведь с каких высот свалился - а, по сути, кто теперь?
Никакой тупиковости Дмитрий Анисимович не видел: приняли путь - и пойдём, не робей! В стенку упрёмся? - ещё иначе повернём.
- Увязаешь? Тебя подкрепить? Ну, можно.
Но если тебе - ещё нет тридцати? И могут тебя прикончить? И отпадают друзья? И - сколько ещё нужно извилин мозговых на этот переменчивый лабиринт? И - вообще ли выбьешься?
И так - пожалел-пожалел-пожалел свою обнадёжную молодость, два первых курса физфака до армии. А может быть - надо было тогда устоять, не сворачивать? не соблазниться? Далеко-далеко виделся свет, и слабел.
А, ведь, фосфоресцировал.
1996
