направляемые государственные процессы. Один - физическое прервание традиции интеллигентских семей: дети интеллигентов имели почти нулевые права на поступление в высшие учебные заведения (путь открывался лишь через личное подчинение и перерождение молодого человека: комсомол). Другой - спешное создание рабфаковской интеллигенции, при слабой научной подготовке, - 'горячий' пролетарско- коммунистический поток. Третий - массовые аресты 'вредителей'. Этот удар пришелся больше всего по интеллигенции технической: разгромив меньшую часть ее, остальных смертельно напугать. Процессы шахтинский, Промпартии и несколько мелких в обстановке уже общей напуганности в стране успешно достигли своей цели. С начала 30-х годов техническая интеллигенция была приведена также к полной покорности, 30-е годы были успешной школой предательства уже и для нее: также покорно голосовать на митингах за любые требуемые казни; при уничтожении одного брата другой брат послушно брал на себя хоть и руководство Академией наук; уже не стало такого военного заказа, который русские интеллигенты осмелились бы оценить как аморальный, не бросились бы поспешно-угодливо выполнять1. Удар пришелся не только по старой интеллигенции, но уже отчасти и по рабфаковской, он избирал по принципу непокорности, и так все более пригибал оставшуюся массу. Четвертый процесс - 'нормальные' советские пополнения интеллигенции - кто прошел все свое 14-летнее образование при советской власти и генетически был связан только с нею.
В 30-е же годы совершилось и новое, уже необъятное, расширение 'интеллигенции': по государственному расчету и покорным общественным сознанием в нее были включены миллионы государственных служащих, а верней сказать: вся интеллигенция была зачислена в служащих, иначе и не говорилось и не писалось тогда, так заполнялись анкеты, так выдавались хлебные карточки. Всем строгим регламентом интеллигенция была вогнана в служебно-чиновный класс, и само слово 'интеллигенция' было заброшено, упоминалось почти исключительно как бранное. (Даже свободные профессии через 'творческие союзы' были доведены до служебного состояния.) С тех пор и пребывала интеллигенция в этом резко увеличенном объеме, искаженном смысле и умаленном сознании. Когда же, с конца войны, слово 'интеллигенция' восстановилось отчасти в правах, то уж теперь и с захватом многомиллионного мещанства служащих, выполняющих любую канцелярскую или полуумственную работу.
Партийное и государственное руководство, правящий класс, в довоенные годы не давали себя смешивать ни со 'служащими' (они - 'рабочими' оставались), ни тем более с какой-то прогнившей 'интеллигенцией', они отчетливо отгораживались как 'пролетарская' кость. Но после войны, а особенно в 50 -е, еще более в 60-е годы, когда увяла и 'пролетарская' терминология, все более изменяясь на 'советскую', а с другой стороны и ведущие деятели интеллигенции все более допускались на руководящие посты, по технологическим потребностям всех видов управления, - правящий класс тоже допустил называть себя 'интеллигенцией' (это отражено в сегодняшнем определении интеллигенции в БСЭ), и 'интеллигенция' послушно приняла и это расширение.
Насколько чудовищно мнилось до революции назвать интеллигентом священника, настолько естественно теперь зовется интеллигентом партийный агитатор и политрук.
Так, никогда не получив четкого определения интеллигенции, мы как будто и перестали нуждаться в нем. Под этим словом понимается в нашей стране теперь весь образованный слой, все, кто получил образование выше семи классов школы.
По словарю Даля образовать в отличие от просвещать означает: придать лить наружный лоск.
Хотя и этот лоск у нас довольно третьего качества, в духе русского языка в верно по смыслу будет: сей образованный слой, все, что самозванно или опрометчиво зовется сейчас 'интеллигенцией', называть образованщиной.
3
Так - произошло, и с историей уже не поспоришь: согнали нас в образованщину, утопили в ней (но и мы долц себя согнать, утопить). С историей не поспоришь, а в душе - протест, несогласие: не может быть, чтоб так и осталось! Воспоминанием ли прошлого, надеждой ли на будущее: мы - другие!..
Некто Алтаев (псевдоним, статья 'Двойное сознание интеллигенции и псевдокультура' в No 97 'Вестника РСХД)2, признавая это численное умножение, растворение интеллигенции и смыкание ее с бюрократией, все же ищет рычаг, которым бы отделить интеллигенцию от растворяющей массы. Он находит его в 'родовом признаке' интеллигенции, якобы отличавшем ее и до революции и сейчас, так что можно признать его за 'определение' интеллигенции: что это 'уникальная категория лиц', не повторявшаяся никогда ни в одной стране, живущая в 'сознании коллективной отчужденности' от 'своей земли, своего народа и своей государственной власти'. Но не говоря об искусственности такого определения (и не такой уж уникальности ситуации) можно возразить, что дореволюционная интеллигенция (в 'веховском' определении) именно сознания отчужденности от своего народа не имела, напротив, уверена была в своем полновластии высказываться от его имени; а интеллигенция современная вовсе не отчуждена от современного государства: те, кто ощущают так - сами с собой или в узком кругу своих, зажато-тоскливо, обреченно, отданно, - не только держат государство всею своей повседневной интеллигентской деятельностью, но принимают и исполняют даже более страшное условие государства: участие душой в обязательной общей лжи. Куда ж дальше? Еще может быть можно остаться 'отчужденным', отдаваясь только телом, только мозгом, только специальными познаньями, - но не душой же! Интеллигенция прежняя действительно была противопоставлена государству до открытого разрыва/ до взрыва, так оно и случилось, - об интеллигенции нынешней сам же Алтаев в противоречие себе пишет, что 'она не смела выступить при советской власти не только оттого, что ей не давали этого сделать, но и оттого в первую очередь, что ей не с чем было выступить. Коммунизм был ее собственным детищем... в том числе и идеи террора... В ее сознании не было принципов, существенно отличавшихся от принципов, реализованных коммунистическим режимом', интеллигенция сама 'причастна ко злу, к преступлению, и это больше, чем что-либо другое, мешает ей поднять голову'. (И облегчило войти в систему лжи.) Хотя и в несколько неожиданной форме, интеллигенция получила по сути то самое, чего добивалась многими десятилетиями, - и без боя покорилась. И только ту утешку посасывала втихомолку, что 'идеи революции были хороши, да извращены'. И на каждом историческом изломе тешила себя надеждой, что режим вот выздоравливает, вот изменится к лучшему и теперь-то, наконец, сотрудничество с властью получает полное оправдание (блестяще отграненные у Алтаева шесть соблазнов русской интеллигенции - революционный, сменовеховский, социалистический, патриотический, оттепельный и технократический, в их последовательном появлении и затем сосуществовании во всякий момент современности).
Покорились - до полной приниженности, до духовного самоуничтожения, и что ж, как не кличка оброзованщины, по справедливости остается нам? Тоскливое чувство отчужденности от государства (годов лппп. с 40-х), своего невольничьего состояния в чужих лапах - это не признак родовой, непрерывный, но зарождение нового протеста, зарождение раскаяния. И большинством же интеллигенции вполне сознается теперь - кем тревожно, кем равнодушно, кем высокомерно - отчуждение от нынешнего народа.
О том, как не размыться в образованщине, как отграничиться от нее и спасти понятие интеллигенции, Много пишет и Г. Померанц (не псевдоним, лицо подлинное, востоковед, имеющий в Самиздате целый том философских эссе в публицистических статей): 'самая здоровая часть современного общества', 'другого такого прогрессивного слоя не найти'3. Но и он остается в смущении перед морем образовашцины: 'Понятие интеллигенции очень трудно определить. Интеллигенция в самой жизни еще не устоялась.' (? За 130 лет от Белинского и Грановского не устоялась? нет, после революционного потрясения.) Ему приходится выделять 'лучшую часть интеллигенции', это 'даже не прослойка, а кучка людей', 'собственно интеллигентно лишь маленькое ядро интеллигенции', 'узкий круг людей, способных самостоятельно открывать вновь святыни, ценности культуры', даже: 'интеллигентность - это процесс'... Он предлагает вообще отказаться от очерчивания контура, границ, пределов интеллигенции, а представить себе как бы поле (в смысле физики): центр излучения (самая малая кучка) - затем 'слой одушевленной интеллигенции' - дальше 'неодушевленная интеллигенция' (?), которая однако 'развитее мещанства'. (В старых вариантах той же самиздатской статьи Померанц делил интеллигенцию на 'порядочную' и 'непорядочную', с таким странным определением: 'порядочные люди гадят ближнему лишь по необходимости, без удовольствия', а непорядочные, мол, с удовольствием, и в этом их различие!)
Правда, в защиту этого многомиллионного класса, на границе 'неодушевленности' и 'мещанства', Померанц находит весьма сочувственные слова: о тяжести работы школьных педагогов, врачей общей медицинской сети и бухгалтеров - этих 'грузчиков умственного труда'. Но, оказывается, эта его настойчивая защита есть скорее нападение на 'народ': доказать) что искать ошибка в платежной ведомости тяжелее,
