– Девять часов, сор.
– Вечера? – Но за иллюминатором было светло.
– Нет, сор, утра.
– Не валяйте дурака, мы же добрались сюда пополудни.
– Да, сор.
– Я вздремнул, я… – Он потер голову, стараясь вспомнить. Прибытие, падение с лошади, Элли, рухнувшая на него, генерал Позос, лежащий на земле… А затем несколько часов кипучей деятельности и, наконец, упадок сил. Все слилось воедино, и он вдруг сломался от изнеможения. Он вспомнил, как, спотыкаясь, подошел к Элли, бормоча ей что-то насчет чемодана, а кто-то еще сказал, что ему следует лечь, и он куда-то пошел, и… и все.
Чемодан. Он оглядел комнату и спросил:
– Мой… Мой багаж. Где мой чемодан?
– Чемодан здесь, сор. – Стюард подошел к высокому комоду с зеркалом, подхватил стоявший рядом с ним чемодан. – Разложить ваши вещи, сор?
– Нет-нет. Я сам.
– Мисс Фицджералд просит передать, что она в салоне, сор. Дальше по коридору… в ту сторону.
– Направо?
– Si. Да, сэр. Направо. И до конца. – Он открыл небольшую дверь в противоположной переборке, говоря:
– Ванная, если вам что-нибудь понадобится, нажмите вот эту кнопку.
– Спасибо. Который, вы сказали, час?
– Девять часов, сор.
– Ну что ж, в таком случае, какой сегодня день?
– Э-э-э… Я не знаю, сор, только не по-английски. День перед воскресеньем.
– Суббота?
Стюард ослепительно улыбнулся.
– Si! Суббота!
– А-а, – протянул Грофилд. – Но ведь это завтра… Тогда все понятно.
– Да, сор. – Продолжая улыбаться, стюард попятился из каюты.
Грофилд выбрался из постели и осмотрел свой чемодан. Все деньги по-прежнему лежали в нем. Элли молодчина, умница.
Он принял горячий душ, который помог ему избавиться от ломоты в левом плече, затем оделся, снова запер чемодан и направился по коридору направо. В конце находилась столовая с большими бортовыми иллюминаторами, в которые струился ослепительно яркий солнечный свет. Там стояло с полдюжины столов, накрытых белоснежными скатертями, приборы и серебро так и блестели. Палуба была навощена до блеска, металлические части иллюминаторов тоже надраены, а центральная люстра была из настоящего хрусталя, сверкавшего всеми своими двадцатью двумя оттенками. Это было нечто вроде ресторана, встроенного в кристалл бриллианта, но Грофилду было хоть бы хны.
Все столики были свободны, кроме одного в центре зала, за которым в одиночестве сидела Элли. Грофилд вытащил из кармана сорочки солнечные очки, надел их, прошел между столиками и уселся напротив Элли. Она оглядела его и засмеялась.
– Что смешного? – спросил он.
– У тебя вид, как с похмелья.
– Я и чувствую себя как с похмелья.
– Прости, может, мне следовало дать тебе поспать, но я решила, что двадцати часов вполне достаточно.
– Неужели так долго?
– С часу вчерашнего дня до девяти сегодняшнего утра.
– Ты всегда была сильна в математике. Она снова засмеялась и сказала:
– Хочешь апельсинового соку?
– Боже, нет. Кофе.
– Мы закажем тебе и то, и другое. Она подозвала официанта, дала ему заказ на полный завтрак, а когда он ушел, сказала Грофилду:
– Ну, теперь нам надо придумать легенду поскладнее.
– Мы сроду не спали вместе, мы сроду не спали вместе.
– Я имею в виду не это, я имею в виду все остальное.
– Что все остальное?
Она наклонилась поближе, говоря:
– Боб Харрисон не знает, что все это устроил его отец.
– Почему нет?
– Потому что, – сказала она, – в мире и без того полно бед. Боб не знает, и я не хочу, чтобы он знал.
Официант принес Грофилду кофе. Когда они снова остались одни и Грофилд выпил полчашки, он сказал:
– Ну что ж, это был отец Харрисона. А как насчет твоего отца? Он участвовал в этом деле или не участвовал?
– Не участвовал. Так проще, и папа…
– Он исправился.
– Не смейся, пожалуйста, – сказала она. – Это правда. Когда он увидел настоящее кровопролитие…
– Черт возьми, – произнес Грофилд. – Я был там, я видел это, я этому верю. Во что я не верю, так это в то, что он согласился бы привести в исполнение замыслы Харрисона.
– О да, согласился бы. Я его знаю, он согласился бы. Не было бы никакой стрельбы, никакого явного насилия вообще. Это была бы просто тонкая работа медика. Папа исключил бы из нее человеческое начало. Правда, странно? Получается, что насилие не обесчеловечивает нас, а, наоборот, заставляет признать нашу человечность.
– Потрясающе, – сказал Грофилд.
– Тебе кто-нибудь когда-нибудь говорил, что по утрам ты подонок подонком?
– По утрам? Кажется, нет. Мне говорили об этом днем, вечером, но утром – никогда, – Он допил кофе и добавил:
– Ладно, ты права, и я прошу прощения. Что за новая легенда?
– Что?!
– Новая история.
– О-о! Ну, были какие-то загадочные люди, которые замышляли убить генерала Позоса. Они прослышали о том, что папа собирается стать его личным врачом, поэтому решили, что, похитив меня, смогут вынудить отца помочь им прорваться мимо телохранителей генерала.
Грофилд сказал:
– Несколько слабовато в деталях, а впрочем, какого черта?
– Теперь слушай. Они похитили меня и держали в Мехико-Сити. Ты спас меня, потому что я исхитрилась выбросить записку из окна отеля, а ты ее нашел.
– А кто я?
– Погоди, до этого мы еще доберемся. Во всяком случае, ты спас меня в четверг вечером. Тогда я не знала, как связаться с папой, но знала, что в пятницу все будут здесь, в Акапулько, потому я попросила тебя помочь мне добраться сюда, и ты это сделал. Остальное – как было на самом деле, с той лишь разницей, что мы уехали из Мехико-Сити в четверг вечером и ни разу нигде не спали, ни вместе, ни по отдельности.
– Я не знаю, поверил бы в эту историю, будь я на месте Боба Харрисона, – сказал Грофилд. – С другой стороны, мне ведь и раньше приходилось слушать твои истории.
– Ну, Боб верит.
– Вот и хорошо. Если он из тех мужчин, которых ты можешь обмануть, я уверен, ты будешь очень с ним
